Тем временем среди коммунотаристов появляются точки соприкосновения. Почти все они возражают против идеи «экономического гражданства», превращающей членов общества в «голосующих зрителей» и потребителей, всегда более всего желающих улучшить свое положение на рынке поиска максимальной прибыли на фоне беспрепятственных возможностей предпринимателей вне всякого демократического регулирования. Почти все одинаково критикуют централизм и государственную бюрократию и предпочитают различные формы «демократии соучастия». Смысл общего коммунотаристского послания в том числе в том, что, если общество вновь не дает жизнь органическим сообществам, подчиненным идее общего блага и общих ценностей, у него не будет иной альтернативы, кроме авторитаризма или распада. если некоторые из них предлагают восстановить старые традиции, тогда как другие подчеркивают важность общественных благ и коллективных образований, то большинство обращается к традиции «гражданского республиканизма», восходящей к античности и достигшей апогея в итальянских республиках позднего Средневековья, прежде чем сыграть в равной степени важную роль во французской и американской революциях. Американские авторы сегодня заимствуют эту идею как у Макиавелли и Ханны Арендт, так и у Томаса Джефферсона, Патрика Генри и Джона Девью77. Их сердца занимает идея активизации гражданско­ го общества в сочетании с новым определением демократии, связанным с понятием участия78, признания и общего блага. Так, Чарлз Тейлор пишет, что «центральное определение гражданского гуманизма в том, что люди ищут свое благо внутри общественной жизни гражданской республики». Коммунотаристская мысль тем самым воспринимается как призыв к очищению через отказ от Государства­нации и определенное обновление федерализма79.

Со своей стороны Шанталь Муфф утверждает, что «для всех тех, кто отказывается верить в то, что „реально существующие“ либерально­демократические капиталистические общества представляют конец истории», «критика ли­берального разума» «составляет условие sinequanon-любого прогресса демократии»80.

Определение социализма

Не существует ни одного четкого определения социа­лизма, в отношении которого имелось бы всеобщее согласие. По Прудону, «социализм — это всякое стремление к улучшению общества». Такое определение, однако, нас да­леко не уведет — в этом случае социалистом можно назвать почти всякого человека. Противопоставление социализма индивидуализму тоже недостаточно: социалистическое об­щество у Маркса описывается как весьма индивидуалисти­ческое во многих аспектах. С другой стороны, такого автора, как Фурье, можно одновременно причислить и к социалистам, и к индивидуалистам. любопытно отметить здесь до­статочную близость между социализмом и анархизмом: Прудона, к примеру, считают своим мэтром как социалисты, так и анархисты. Более того, исторически расхождения меж­ду социалистами и анархистами сводились чаще всего лишь к вопросам тактики.

Некоторые видят в социализме сугубо современный феномен, неразрывно связанный с появлением индустриального общества и рабочего движения. Сорель в 1906 году говорил о «метафизике нравов», а Вернер Зомбарт считал социализм «интеллектуальным отражением» стремления пролетариата к освобождению. Для других авторов социа­лизм несводим ни к рабочему движению, ни к идеологии промышленного пролетариата. Многие рассматривают его как тенденцию (к «равенству», к «справедливости», к «революции»), которая присутствует и проявляется в челове­ческой истории постоянно — от Платона, израильских про­ роков и ранних христиан вплоть до иранской секты Бабидов (изучению которой посвятил свое исследование Гобино — «религии и философии Центральной Азии»), через вели­ких утопистов XVI–XVII веков, Томаса Мора, Мюнцера и Кампанеллу.

В своей книге «Конструктивный социализм» (1933) Ген­ри де Ман определил социализм как «современную форму вечного восстания против всякой эксплуатации, против вся­кого угнетения, против всякой несправедливости». Социа­лизм, таким образом, предшествовал появлению буржуазии, как сама буржуазия предшествовала возникновению капита­лизма. Таким образом, социализм логично рассматривать «не как учение пролетариата, но как учение для пролетариата».

Попытки определить социализм через те средства, ко­торые он использует (ограничение прав собственности, ого­сударствление, национализация предприятий и т. д.), тоже не дает нам полноты картины. С одной стороны, одинако­вые средства могут служить противоположным целям: юри­дическая структура сама по себе не позволяет досконально определить социальную функцию. С другой стороны, ни одно из этих средств не является обязательным для различных типов социализма.

Во Франции социалистическое движение всегда раз­делялось на «государственников» (Луи Блан) и антигосударственников (Фурье, Виктор Консидеран, Прудон). Один из классических трудов бельгийского социализма называется «Социализм против государства» (Эмиль Вандер­ Вельде). ярый противник государственного и правового вмешательства в частную жизнь, Прудон предлагал идею «мутуализма», которая не предполагала отмены частной собственности на средства производства. Аристотель же, напротив, в отношении Левкада утверждал, что в основа­нии олигархической системы лежит принцип неотчуждаемости владений и что переход к частной собственности означал декаданс режима и наступление эры демократии. (Точно так же в прусском государстве ограничения частной собственности были введены не ради «социализма», но для укрепления положения земельной аристократии, рассматриваемой как костяк общества.)

Связь между социализмом и демократией тоже неочевидна. Не только демократии не обязательно быть социалистической, но и социализм отнюдь не всегда бывает демократическим. Социализм Платона, в котором только правящие касты не имеют права обладать частной собственностью, основывается на идее фундаментального неравенства людей. Стремление к справедливости в этом случае отнюдь не подразумевает отмены этого неравенства. Социалистическое государство иезуитов в Парагвае в XVII веке было вместе с тем абсолютной теократией. Уже в наше время Прудон, теоретик «организационного плюрализма», постоянно противопоставляет федерализм, гарант свободы, демократии, являющейся централизаторской и диктаторской по своей природе. «Демократия в той же мере является свободой, — писал он, — в какой Иуда является Христом». Сорель, которого Лукач в эссе о «деструк­ции рассудка» относит к числу величайших представите­лей иррационального в политике, критикует демократию еще более жестко.

Антонио Грамши, не колеблясь, написал следующее: «никакое государство не может существовать без правительства, состоящего из очень небольшого числа людей, обладающих при этом наилучшими способностями и максимальной дальновидностью. Пока государство исторически необходимо, пока сохраняется необходимость править людьми — каким бы ни был правящий класс, — всегда будет стоять проблема вождей, проблема вождя. есть социалисты, считающие себя марксистами и революционерами, а значит, признающие необходимость диктатуры пролетариата, но при этом отрицающие диктатуру вождей, отрицающие индивидуализацию, персонификацию власти. При этом они хотят диктатуры, но отрицают единственно исторически возможную ее форму. Все это разоблачает не только этих мыслителей, но и всю политическую линию, которой они следуют...» («Ordine Nuovo», 1 марта 1924)