Молчание. Потом…

— Ты блефуешь, — произнес голос. — Ты веришь в Бога?

— Не совсем. Нельзя сказать, чтобы Бог сильно мне помог.

— А в дьявола? Скажи, веришь ли ты в дьявола?

— Не более чем в Бога…

— А должен был бы… Ты правда ждешь, чтобы я рассказал о твоей жене? Если это может тебя утешить, она жива, но я думаю, если бы ты услышал, что я с ней сделал, то предпочел бы, чтобы она умерла…

Я не мог сказать, что испытывал: боль или облегчение. Но знал, я всегда знал, что Сюзанна жива. Но то, что он сообщил мне, имело эффект кинжала, давно погруженного в плоть, а потом повернутого, чтобы расширить рану. Октавой ниже голос продолжал:

— Ты вдруг что-то умолк? Не хочешь узнать про жену?

— Я… я не уверен…

— Ладно, кое-что расскажу. Я каждый день насилую ее. Сначала она была какой-то скованной, но теперь гораздо лучше. Ты даже представить себе не можешь, как сговорчивы люди, стоит причинить им боль…

— Дерьмо! Я убью тебя!

Долгий, очень долгий смех.

— Но смерть — это ничто! Неужели ты думаешь, что моя смерть вернет к жизни всех женщин, прошедших через мои руки? Ты хоть на секунду можешь представить себе, что они претерпели? И ты полагаешь, что моя смерть может все это исправить? Ты бессилен, вы все бессильны! Ты беспомощен против меня, совершенно беспомощен! А теперь пойду наслаждаться твоей сучкой! Потом решу… Возможно, в конце концов я от нее избавлюсь… Она отнимает, пожалуй, слишком много времени… Но не беспокойся, прежде чем она умрет, я прощу ее…

И все… Я вжался в старое кресло и все перематывал пленку в диктофоне, снова и снова слушал запись… Сюзанна жива… выжила… Я сделал все, чтобы думать о другом, чтобы не представлять себе чудовищных пыток, которым он ежедневно подвергал ее… «Я каждый день насилую ее…» И снова подступали запахи стоячей воды, зеленых болот, взбаламученных взмахами крыльев насекомых… «Эта сучка твоя жена…» У меня было ощущение, будто моя голова пухнет изнутри, что мозг давит на кости черепа, так что он вот-вот лопнет. Я был насквозь пропитан словами, которые он произнес… «…Я думаю, если бы ты услышал, что я с ней сделал, то предпочел бы, чтобы она умерла…»

Я вытащил «глок» из кобуры и впервые направил на себя, чтобы ощутить дуло у своего виска, потом опустил его вниз. Теперь я повторил то же самое, положив палец на курок и сняв с предохранителя. Я был готов нажать. Чего-то не хватало. Нервного импульса, приказа от мозга? Я ждал этого приказа, чувствовал, что он застрял где-то внутри меня, но не мог определить, где именно. В подреберье, в горле, в сердце? Где? Я увидел, как мой палец слегка шевельнулся, но ему не хватало необходимого флюида. Я медленно положил оружие на пол, к своим ногам, и стал ждать момента, когда все мое тело настроится против меня, чтобы я смог совершить этот роковой поступок. Но этот момент не пришел, и жизнь снова открылась передо мной, победоносная и страшная…

Я ненавидел себя, ненавидел весь мир…

Через несколько минут ко мне в кабинет ворвался Леклерк и вырвал диктофон у меня из рук…

* * *

Я видел, как он в 22.35 явился на улицу Гренета, этот тип с фальшивым водительским удостоверением. Тот, что следил за мной, пока избивали Сиберски… Он был одет в свитер с высоким воротом, фланелевые брюки и лакированные ботинки. На спине рюкзак. В свете фонарей его помятое лицо было почти неразличимо, но я узнал его по стрижке или, скорее, по ее отсутствию, потому что он собрал свои длинные волосы резинкой на затылке, как на фотографии с удостоверения.

В тот момент никто не помешал бы мне напасть на него, ударить рукояткой пистолета по черепу и запихать в свой багажник. Что я и сделал, а потом рванул вихрем, так что взвизгнули шины, и привез его в подземный паркинг своего дома. Когда я за хвост вытащил его из багажника, он взвыл от боли и тут же получил кулаком в нос. Я швырнул его в стену, от соприкосновения позвоночника с бетоном он рухнул на землю. В свете моего фонаря поблескивала льющаяся у него из ноздрей по губам кровь.

— Но… кто… кто вы?

— Зачем ты вчера следил за мной?

Он стер обильную струю крови рукавом свитера:

— Вы… вы сумасшедший… Я… вас не знаю…

Я наотмашь ударил его ладонью, и эхо разнесло по гаражу звук пощечины.

— Прекратите… Предупреждаю… Я адвокат… У вас будут… большие проблемы…

— Адвокат?! Ты адвокат, сукин сын?

Я прижал дуло «глока» к его виску, одновременно стиснув ему горло, чтобы он не мог дышать. У него вырвался беззвучный хрип.

— Говори! Или я разнесу тебе башку! Говори! Говори!

— Я… я ничего не знаю… Это правда! Прекратите, прошу вас! Меня просто попросили следить за вами!

— Кто?

Он закудахтал, захлебываясь кровью, которая теперь текла непрерывно. Настоящая река…

— Я ничего не знаю! Клянусь вам! Они каждый раз сами выходят со мной на связь! Я их никогда не видел!

— Кто это «они»! Ну же, рожай!

— Руководители группы… Те, кто приказывает, кто организует…

— Я жду!

— Я всего лишь новичок. Меня приняли в их общество потому, что я долгие годы посещаю круги садо-мазо…

— С определенной склонностью к боли, так ведь, дерьмо? — Сильный луч света заставил его отвернуться. — Пытать проституток или клошаров и совать им бабки, чтобы молчали? Ты это как называешь?

— Я… я не в курсе…

Заметив, с какой злобой я замахнулся, он сдал позиции:

— Я только раз присутствовал на подобном сборище… Месяц назад… Это было в закрытом лагере отдыха… В лесу Олэн на севере Франции, в двухстах километрах отсюда. Они… они привели бродягу… Это был какой-то бедолага, жалкий человек, готовый на все, лишь бы заработать… Встреча была назначена в лесу ночью… Мы… Никто из нас практически не был знаком… Все были в масках, говорили только некоторые… Я… я только присутствовал… Ужас!.. Отпустите меня…

— Что вы с ним сделали?

Он застонал.

— Отвечай!

— Они дали ему болеутоляющее, чтобы не дергался. Потом привязали к столу. Ввели местный анестетик в область горла, чтобы он не мог кричать или издавать звуки. А потом принялись кромсать его тело… Они… Должно быть, в группе были медики, хирурги, медсестры… Иначе это невозможно… У них было все, что нужно, медикаменты, чтобы остановить кровотечение… Они кромсали и сразу зашивали, по живому… Клошар… корчился от боли, но из его рта не вылетало ни звука…

— И ты испытал оргазм, мразь! Эй, ну-ка рассказывай! Ты дрочил, пока пытали этого типа!

— Н-н-нет…

Я отвесил ему ногой в грудь. У него надолго перехватило дыхание — можно было бы успеть отстоять пасхальную службу, — и вдруг странно посинел. Приподняв с полу, я стал хлопать его ладонью по спине. Неожиданно его грудь раздулась. Он задышал, потом закашлялся так сильно, что едва не выхаркнул кусок гортани, и вновь приобрел уместный живому оттенок кожи.