За завтраком сходство с гостиницей еще больше усилилось. Все те же лица, что и вчера, бродили с тарелками вдоль буфетов, наливали себе кофе и чай, тихо переговаривались, сидя за столом. Герцог Бэдфорд приветливо поздоровался со мной. Остальные, мимо кого я проходила, тоже здоровались первыми. Видимо, после того как Питер накануне повел меня к столу, мои акции взлетели до небес. Я почувствовала себя Хлестаковым.

Кстати, Питера за столом не было. Он позавтракал раньше и вместе с Тони и Джонсоном проверял, все ли готово к приему. И собак тоже не было на привычном месте, их не пускали в столовую при гостях. Я нашла Фокси и Пикси лежащими на кровати в спальне Люськи. «Когда хорошего становится слишком много, — читалось на собачьих мордах, — оно превращается в свою противоположность. И гости в том числе».

Люська в пеньюаре сидела за туалетным столиком и критически разглядывала свое отражение.

— Дурдом! — пожаловалась я, устраиваясь на банкетке у кровати.

— А теперь представь, каково было мне, когда я только приехала. На третий день после приезда похороны дяди Роберта и траурный прием, а через месяц — официальный прием в честь нашего бракосочетания. Хоть танцев не было — уже песня. А так у нас обычно три больших приема в год. Рождественский для родственников и близких друзей, бал арендаторов мае и летний прием в июле. Не нами придумано, не нам и отменять.

— Куда ни сунешься — везде люди.

— Не говори. Причем большинство из них я не знаю.

— А Питер знает?

— Питер-то знает, а что толку? — вздохнула Люська. — Сегодня вечером здесь будет полторы сотни человек. Полторы сотни, Светка! Половина приедут уже к чаю. Плюс те, кто уже здесь. Остальные — к обеду. После обеда будут танцы. В полночь оркестр сыграет «Боже, храни королеву». Потом фейерверк — и все. К завтрашнему утру останется человек тридцать. И до конца сезона ни одного дня, когда в замке не будет хотя бы десятка гостей. И только к середине сентября можно будет расслабиться.

— Люсь, обед для полутора сотен гостей?! — обалдела я.

— Собственно обед в столовой — для тридцати человек. Для остальных — фуршет в других помещениях. На кухне сейчас настоящий ад. Да, учти, ланч будет холодный — закуски, салаты, так, на один зубок. Что делать будешь?

— Не знаю. А ты?

— Сейчас оденусь и буду ходить туда-сюда. Здороваться, пожимать ручки, мило улыбаться. Выслушивать всякую хрень про супругов, детишек, внуков, собачек. После ланча приедут парикмахер и визажист, будут из нас с тобой королевишен делать. Так что поешь — и сразу ко мне. К чаю нужен либо легкий костюм, либо платье и шляпка. Платье у тебя есть, белое в цветочек — в самый раз. Шляпку дам. А к обеду нас уже причешут по вечернему варианту.

— А куда мне сейчас деться, пока уборка? — спросила я, поднимаясь с банкетки.

— Какая уборка? — фыркнула Люська. — Девчонкам все гостевые комнаты надо подготовить. Так что можешь у себя сидеть до ланча.

— Слушай, Люсь… — замявшись, я остановилась на пороге. — А Тони будет на обеде?

Люська нервно дернула уголком рта.

— Извини, — сказала она со вздохом. — Ты — точно будешь. Только не вздумай кривляться: мол, я лучше с ним. Не лучше. Он этого точно не поймет и не оценит. Это другой менталитет, имей в виду.

Ничего не ответив, я вышла и закрыла за собой дверь. Портрет Маргарет смотрел на меня сочувственно: уж я-то тебя понимаю, говорил ее взгляд. Как никто другой.

Все время до ланча я провалялась на своей кровати в обнимку с ноутбуком. Настроение — и так не лучшее — испортилось окончательно. И напрасно я пыталась убедить себя, что все это ерунда. Что обед обедом, а потом мы будем с Тони вместе. Откопать в себе хотя бы крошечку радости по поводу предстоящего праздника никак не получалось. Кроме того — платье… Судя по тому как Люська расписала грядущую светскую жизнь, надевать его мне придется еще не раз. Со всеми вытекающими последствиями.

Время тянулось, тянулось… В детстве так было тридцать первого декабря, когда я не могла дождаться вечера. Но если тогда умирала от нетерпения, теперь ожидание было совсем другим, тягостным: скорей бы все это уже закончилось. Холодный ланч со шведским столом — народу еще прибавилось, но теперь никто уже никого ни с кем не знакомил. В воздухе висело все то же томительное нетерпение.

Парикмахер Жером оказался таким, каким я ошибочно представляла себе повара мистера Саммера, пока не увидела: маленьким толстеньким брюнетом с брезгливым выражением лица. Вместе с ним приехали колористка Айрис — совсем молоденькая девушка, визажист Бритни — женщина в возрасте, и маникюрша Кора — веселая толстушка, чем-то похожая на Люську. Хозяйская спальня превратилась в салон красоты.

Пока Айрис превращала Люськину невыразительно русую гриву в изысканный пепельный блонд, Кора занималась моими руками, а Жером разглядывал меня и висящие на вешалках платья — белое и синее.

— Ассиметрия, мадам! — наконец-то вынес он вердикт. — Это прическа вам хоть и идет, но как-то простит. Надо подчеркнуть скулы и глаза. Айрис, подбери для мадам самый темный каштан, вот, посмотри, — он показал колористке какие-то цветные таблицы.

— Мне бы хотелось наоборот подчеркнуть рыжие тона, — робко возразила я. — Мне кажется, темные волосы меня старят.

Мсье Жером задумчиво походил вокруг меня, сравнивая таблицы и мое лицо, потом таблицы и платья.

— Нет, мадам, вы ошибаетесь. Мы же не будем делать из вас брюнетку. Темный каштан идеально подойдет к обоим платьям и сделает ваши глаза синими, а не серыми. Особенно в сочетании с вечерним платьем.

— И все-таки мне хотелось бы рыжий. To есть не рыжий, а каштановый с рыжим оттенком.

— Мадам, поймите, — возмутился Жером, — рыжий цвет сделает вас какой-то… сельской барышней. Синий цвет — опасный, он требует баланса. Можно оставить ваш природный оттенок, только оживить немного, придать яркости, закрасить седину — и ваши волосы все равно будут выглядеть темными. Но если прибавить рыжины…

— Пожалуйста, прибавьте… немного, — уперлась я.

Люська хотела что-то сказать, но осеклась — видимо, сообразив, наконец, в чем дело.

— Мсье Жером, пожалуйста, сделайте, как ей хочется, — мягко попросила она.

— Как скажете, — парикмахер раздраженно дернул плечом. — Только потом не говорите, что Клод Жером и его девушки что-то испортили.

— Не буду, — заверила я.

За полчаса до чая я стояла перед зеркалом и не могла отвести от себя взгляд. В дамских романах от первого лица меня всегда раздражало, когда героиня перед зеркалом описывала свою внешность. Ну кто, скажите, пожалуйста, будет пялиться на свое отражение и говорить: а вот нос у меня такой-то, глаза такие-то, и вообще я хоть куда. Но сейчас я действительно смотрела на себя так, словно это был совсем другой человек.