Стенные часы показывали час. Скоро придут дети.

Микаэла лежала на кровати и лениво смотрела на экран телевизора, висящего на кронштейне под самым потолком. Показывали старый черно-белый фильм «Эта прекрасная жизнь».

Дело близилось к развязке. Джордж Бейли в исполнении Джимми Стюарта уже понял, что для него нет места в мире, и все, о чем он мечтал, несбыточно. И теперь он врывался в старый дом, ломая перила…

В этом месте Микаэла всегда плакала, но на этот раз не из-за жестокой судьбы Джорджа Бейли, а из-за своей собственной. Когда горожане бросились собирать пожертвования, желая спасти банк от разорения, она машинально обернулась, чтобы сказать Лайему, что начинается его любимая сцена.

Но его поблизости не оказалось. Не было ни рождественской елки в углу, ни детей, которые тянулись бы к подаркам, хныча, что уже сто раз видели этот фильм.

Микаэла отбросила одеяло и пошла в туалетную комнату. Здесь, под рядом пустых вешалок, одиноко стоял коричневый кожаный портфель. Она нагнулась и подняла его правой рукой – левая была еще слишком слаба. Вернувшись с ним в палату и положив на кровать, Микаэла щелкнула замком. Портфель открылся.

Она наспех осмотрела содержимое. Только Лайем мог так искусно уложить ее любимые вещи. Черная юбка и белый свитер с высоким воротом, расшитый жилет, серебристый пояс с узором из раковин, который она всегда надевала с этой юбкой. Высокие ботинки для верховой езды. Нижнее белье. Даже ее любимые золотые серьги кольцами, на которых покачивались крохотные херувимы, косметика, духи, щетка для волос…

Сердце сжалось в груди Микаэлы, когда она подумала о том, как Лайем собирал для нее этот портфель, даже не будучи уверенным в том, что она когда-нибудь его откроет…

На его месте она побросала бы в бумажный пакет первое, что попадется под руку. Но Лайем другой. Наверняка он долго сидел в гардеробной, размышляя и тщательно подбирая для нее костюм. Она даже подумала, что если присмотреться внимательнее, то можно обнаружить на белом свитере высохшие следы его слез.

Микаэла сняла больничную рубашку и бросила ее на спинку стула. Одеваться было трудно, потому что действовать приходилось одной рукой, но она не сдавалась, не желая звать на помощь, и хотя в конце концов выбилась из сил, зато самостоятельно привела себя в порядок.

Затем она направилась в ванную, где смочила и причесала волосы. Не могло быть и речи о том, чтобы нанести макияж одной рукой, поэтому она ограничилась тем, что слегка нарумянила щеки.

Закончив с туалетом, она спустилась в холл, не имея представления, куда направляется. Оказавшись в больничной часовне, она поняла, что именно сюда ей и следовало прийти прежде всего.

Микаэла опустилась на колени перед алтарем и, сплетя пальцы, воззрилась на деревянный крест. Потом закрыла глаза и представила, что находится в церкви Святого Михаила.

– Господи, помоги мне. Укажи дорогу домой.

Сначала вокруг была полная тьма, затем ее прорезал крохотный, но настойчивый желтый солнечный луч. В отдалении она услышала голоса: высокий детский смех и настойчивый шепот взрослого человека.

Она вдруг увидела себя на похоронах, стоящей в стороне от скорбящих друзей и родственников покойного. Похороны Йэна. Печальные звуки волынки наполняли морозный зимний воздух. Лайем обернулся и заметил ее.

Они были едва знакомы, и все же она подошла к нему, взяла за руку и отвела к машине. Они не сказали друг другу ни слова. Он сел в лимузин, и она долго смотрела вслед удаляющейся машине…

Картинка задрожала, то становясь резче, то расплываясь. Вслед за ней хлынули отрывочные воспоминания, несвязанные ни временем, ни местом действия – разрозненные кадры порванной киноленты ее жизни. Они с Лайемом танцуют на прошлогодней ярмарке… вместе моют посуду – она полощет ее в раковине, он вытирает… он везет ее в продуктовый магазин на старом автомобиле, который они называют «драндулет».

Микаэла помнила свою свадьбу, но только теперь почувствовала, что они с Лайемом в самом деле женаты.

– Еще, – взмолилась она, страшась открыть глаза. – Я хочу увидеть еще…

Полуночная месса. Прошлый год. Они стоят в первом ряду, все четверо, одетые в свои лучшие праздничные костюмы. Волосы у Брета еще мокрые, и на протяжении всей службы он украдкой смахивает капли воды с висков. Она взглянула на него и улыбнулась, вспомнив, что даже в такой день им пришлось с боем уговаривать сына принять душ. Он оттягивал эту неприятную процедуру до последнего момента, поэтому ему пришлось идти в церковь с мокрой головой.

Она отчетливо видела свою семью, всех четверых, стоящих бок о бок, связанных воедино, как сплетенные волокна веревки.

Она медленно открыла глаза. Крест расплылся в пелене горьких слез, шелковые цветы на алтаре превратились в смешение блеклых разноцветных пятен. Она опустила голову и взглянула на обручальное кольцо на левой руке.

– Я причинила ужасную боль Лайему, – прошептала она то ли себе, то ли Богу. Сознание этого стало невыносимым. Мало того что все годы их брака омрачились ложью – даже теперь она продолжает приносить мужу одни страдания.

Она снова закрыла глаза и склонила голову на руки. Ей не хотелось ничего вспоминать, но воспоминания помимо ее воли пришли ниоткуда. Они с Лайемом вдвоем в приемной этой же больницы. Брета увезли в операционную. Доктора говорят о каких-то пластинах и шипах, а также о том, что он, возможно, больше не сможет сжать руку в кулак.

Они с Лайемом стояли поодаль друг от друга: он у окна, она – возле дивана. Между ними выросла стена черного страха, такая густая, что от нее потемнели белые больничные стены и мебель. Она в отчаянии искала способ утешить мужа, этого тихого любящего человека, которому нужно так немного. Прикоснувшись к его плечу, она почувствовала, что он вздрогнул, обернулся и сказал: «Мне не следовало отпускать его». Она обняла его и ответила просто: «Ты не виноват». При этих словах самый сильный мужчина из всех, кого она встречала в жизни, уткнулся ей в плечо и расплакался, как ребенок.

Ей казалось, что она наблюдает за этой сценой откуда-то издалека, глазами другой женщины. Но даже с большого расстояния было очевидно, что она является свидетельницей проявления чистого и простого в своем величии чувства – любви.

Эта мысль пронзила ее, как удар электрического тока.

Любовь.

«Ну, Микаэла, ты же знаешь, что такое любовь!»

Она услышала эти слова отчетливо, как звон церковного колокола, открыв глаза, обернулась, но никого не увидела.

Это Пресвятая Дева наконец заговорила с ней после стольких лет молитв. Однако голос Богоматери странным образом напоминал голос Розы.

Микаэла в задумчивости мерила шагами палату, когда раздался стук в дверь.

Она вдруг заволновалась. Столько страданий причинила она своей семье… что, если они не простят ее?