– Как поживает мой самый любимый мальчик?

С оглушительным криком «Мамочка!» он бросился к ней. Микаэла не удержала равновесия, и они оба опрокинулись на пол. Она лежала на холодном линолеуме и с такой силой сжимала Брета в объятиях, что он едва мог дышать.

– Я люблю тебя, Бретти, – прошептала она в его маленькое розовое ушко.

Он уткнулся носом ей в шею, поэтому она скорее почувствовала, чем услышала его слова:

– Я тоже люблю тебя, мамочка.

Наконец они оторвались друг от друга и неуклюже встали на колени. Правая нога Микаэлы дрожала: у нее не было сил подняться. Так она и стояла на коленях перед Бретом, опираясь на его плечо. Через его голову она взглянула на Розу, которая молча плакала в дверях.

– Жаль, что мы не можем продать всю эту соленую воду калифорнийцам, – хмыкнула Микаэла.

Брет захихикал. Именно так всегда говорил Лайем, когда Микаэла начинала плакать, посмотрев какую-нибудь глупую мелодраму по телевизору.

– Ну, малыш, что у тебя новенького?

– Салли Мэй Рэндл по уши в меня втрескалась. От нее противно пахнет, но она довольно хорошенькая.

Микаэла рассмеялась, зачарованная будничной простотой этой сцены, которая вселила в ее душу надежду, что со временем им всем удастся найти выход из темной чащи на некогда потерянную дорогу.

– Где папа? – спросила она Брета.

Мальчик прикусил губу и промолчал. Вместо него отозвалась Роза:

– Он не пришел.

– Он дома, – подтвердил Брет. – Он очень грустный, потому что ты его не вспомнила.

Микаэла схватилась за край кровати и с усилием поднялась.

– Отвези детей домой, мама. Я сейчас все здесь улажу и приеду следом за вами.

– Доктора говорят… – нахмурившись, начала Роза.

– Меня это не интересует, – упрямо тряхнула головой Микаэла. – Пожалуйста, выполни мою просьбу. Я скоро приеду.

– Что ты собираешься делать, Микита?

– Пожалуйста, мама.

– Ладно. – Роза тяжело вздохнула. – Но держись подальше от главного входа, а не то попадешь в лапы журналистов.

– Я не хочу оставлять тебя, – шагнула к матери Джейси.

– Больше нечего бояться, дорогая. Я скоро буду дома.

– Обещаешь?

– Обещаю, – улыбнулась Микаэла.

После ухода родственников Микаэла решила не утруждать себя выпиской из больницы. Она просто собрала фотографии со столика и подоконников, аккуратно сложила ночную рубашку и засунула ее в сумку – пусть останется напоминанием об этом тяжелом времени. Ей не хотелось поскорее забыть его, напротив. Именно кома спасла ей жизнь, семью, детей. Она только надеялась, что не проснулась слишком поздно. Одно она поняла наверняка: шанс дается человеку лишь однажды, и если упустить его, то можно до конца дней ждать в одиночестве того, что уже миновало.

Она была без сознания почти месяц. А на самом деле, оказывается, проспала последние шестнадцать лет жизни.

В дверь постучали.

Микаэла похолодела, кровь застучала у нее в висках. Взгляд остановился на пустом столике и сумке, стоявшей на кровати. Пожалуйста, пусть это будет не медсестра…

Джулиан непринужденно вошел в палату, словно к себе домой.

– Сегодня я все утро чихал. Наверное, у меня вырабатывается аллергия на этот затхлый городишко. – Он усмехнулся. – Видела бы ты процессию на Главной улице! Взрослые люди разгуливают в маскарадных костюмах!

Ледниковые дни. Как она могла забыть!

В этот день Лайем всегда наряжался в костюм, который шила для него Микаэла. Каждый год он сначала долго ворчал, сокрушаясь, что унижается его чувство собственного достоинства, а потом с удовольствием принимал участие в благотворительном костюмированном забеге.

– Кайла?

Она невольно подалась вперед, услышав его призыв, но в последний момент остановилась. Наконец она отчетливо увидела перед собой человека, который давно стал казаться ей мифом. Он по-прежнему был неотразимо красив и притягателен, как яркая, магическая звезда на темном небосклоне. Но стоило ей заглянуть поглубже, пробиться сквозь ослепительное звездное сияние, как она увидела то, что когда-то подняло ее на головокружительную высоту, а затем бросило на дно глубочайшей пропасти. Ей не нужно было ставить Лайема рядом с Джулианом, чтобы понять разницу между оловянной фольгой и серебром высшей пробы.

– О, Джулиан, – тихо и ласково произнесла она его имя, и в ее голосе прозвучало искреннее сожаление.

– Мне не нравится, как ты на меня смотришь.

– Еще бы! Тебе нравится, когда тобой любуются, а не изучают.

Она сама удивилась тому, насколько верно выразила истинную суть его натуры. Он был похож на фокусника, его жизнь строилась на иллюзиях, созданных ловкостью рук. Ему не нравилось, когда кому-то из зрителей удавалось заглянуть за темное покрывало и раскрыть секрет фокуса.

– Кайла, я в последнее время много думал и понял, как мне не хватало тебя.

– О, Джул, – снова вздохнула она. Ей стало грустно оттого, что она целых шестнадцать лет отказывалась от настоящей жизни в ожидании этого патетического момента раскаяния. Как будто они могли теперь вскочить на коней и бок о бок умчаться по зеленой равнине навстречу заходящему солнцу в сопровождении романтической музыки и титров! К тому же однажды они уже ездили навстречу солнцу. Рядом с ним оказалось так нестерпимо жарко, что вся их жизнь сгорела дотла, а пепел разметало ветром.

Джулиан одарил ее улыбкой, которую она видела миллион раз и от которой раньше у нее по спине пробегали мурашки, а сердце сбивалось с ритма.

– Я знаю, что и тебе меня не хватало. Заметив выражение ее лица, он нахмурился.

– Что с тобой?

Как сказать мужчине, что ты наконец выросла и избавилась от иллюзий, что узнала истину: настоящая любовь – это не ночь страстных объятий под расцвеченным фейерверками южным небом, а обычное воскресное утро, когда муж приносит тебе таблетку аспирина в стакане воды и грелку для ног?

– Раньше мне часто снился сон, – начала она, пристально глядя на него. – Он стал мне сниться сразу, как только я ушла от тебя. С годами он немного видоизменился, но суть осталась прежней. Во сне я видела себя седой старухой. Мои дети давно выросли и разъехались, у них родились собственные дети. Лайем умер много лет назад.

Я видела себя на залитом розовым светом песчаном пляже. За спиной у меня маленький белый домик, и я знаю, что он принадлежит мне и что я живу в нем одна. Я сижу в шезлонге, как обычно, как делаю это каждый день с утра до вечера. И вдруг я вижу, что ко мне приближается какой-то старик. Это ты, Джул. И тогда я понимаю, что прождала тебя целых пятьдесят лет. Ты говоришь, что отказался от всего ради меня, что ты больше не Джулиан Троу. Ты перестал им быть и снова стал обычным человеком, тем, чье имя ты мне никогда не называл.