Первая запись о замысле «Всадника» появляется 28 июня 1908 года (в одной из дальнейших записей он будет назван «Ариосто-Байроновским ублюдком», хотя «и не без прелести»), а за четыре дня до этого Кузмин внес в дневник: «Вечером я до полусмерти напугал немца, притворившись злым магом, но и самого меня это взволновало отчасти». Записи об игре в магию, в которую одновременно верят и не верят оба играющих персонажа (причем Гюнтер верит гораздо больше), появляются достаточно регулярно, но самой выразительной является сделанная 29 июня, то есть уже в момент формирования замысла поэмы: «Гюнтер, пошедший со мною стричься и в Café, открыл, что мне необходимо ехать с ним, чтобы очаровать Сиреневу и мильонера; я решительно отказывался, он целовал меня, становился на колени, умолял любовью к Сергею Сергеевичу и т. д. Обедали. Я сказал: „Гюнтер, я уйду, не ходите за мною, через полчаса я скажу Вам решение“. — „Аббат[352], не делайте этого, это страшно“. — „Ждите меня“. — Просидев полчаса и обдумав, я вошел, молча запер двери на ключ и сказал: „Не говор, возьмите перо и бумагу. Пишите. Все это тайна. Все это верно. Вы поедете одни, если вам я буду нужен, я приеду, только бы не сломал себе ногу, в Митаве оставайтесь очень недолго, спешите к сестре. Увидайте Сиреневу 3-го, 8-го, в 7 ч. вечера говорите с человеком, я буду с вами. 13 поезжайте в Митаву, раньше 17-го мне не телеграфир. Каждый день в 3 ч. мин 3–5 думайте об одном и том же предмете, очень простом, напр — цветке. Если это — цветок, носите его. Я вам дам вещь, не имеющую особенной ценности, но всегда имейте ее с собою. Встаньте; не касайтесь меня и не противьтесь“. Я поцелов ему лоб, глаза, уши, руки, ноги и сердце. Потом говорили, любовно и нежно, беспрестанно и долго целуясь, изливаясь, клянясь. Потом он стал просить меня остаться до завтра, чтоб я его не покидал. Приезд зятя за мною увеличил его беспокойство. Опять умолял, заклинал, рыдал; я ушел».

Как видим, остатки повседневного, домашнего мистицизма, частично уже превращенного в игру, но с элементами и вполне серьезного жизненного поведения в это время у Кузмина еще довольно сильны. Но в его произведениях они отражаются гораздо меньше, чем в стихах, обращенных к Наумову, или во «Всаднике» с его средневековым колоритом, а окончательный расчет произошел в повести «Двойной наперсник»[353], написанной летом 1908 года и оскорбившей Иванова и его окружение[354]. На некоторое время во второй половине 1908-го и первой половине 1909 года Кузмин вообще отдаляется от Иванова, много времени проводит в Окуловке, ездит в Москву «продавать душу» издательству «Скорпион».

Сколько мы можем судить по имеющимся в нашем распоряжении материалам, почти целый год жизнь Кузмина как бы течет по двум руслам: одно — глубокие переживания, связанные с любовью к Познякову и ее перипетиями, другое — внешняя активная и беспорядочная жизнь в литературе и театре.

На поверхности в этот год оказывается работа над романами «Нежный Иосиф» и «Подвиги великого Александра», опереттой «Забава дев» (окончена 3 октября 1908 года), музыкой к пьесе А. М. Ремизова «О Иуде, принце Искариотском», довольно многочисленными стихами, разными театральными планами. Все это дополнялось петербургскими событиями и сплетнями, переживавшимися в полную силу. То это было известие о неудачном сватовстве Модеста Гофмана к падчерице Иванова Вере Шварсалон, то неожиданное известие: «Вера , оказывается, была влюблена в меня»[355], то напоминающий карикатурное изображение Г. Иванова рассказ о каком-то маскараде: «Оказалось, малознакомые гости перепились и вели себя черт знает как. Исаковна[356] дралась с Сологубом и Настей , Валечку кувыркали и обливали пятки вином, Бакст вынимал из-за корсажа неизвестной маски китайских младенцев, которых тут же крестили».

Но сквозная тема всего этого года сформулирована в дневниковой записи, фиксирующей события, происшедшие в период с 11 по 23 января 1909 года: «Сережа объявил, что 20-го он не может переехать. Клятва вздор, он дал ее ложно. Потом объявил, что не любит меня. Я хотел отравиться, конечно, не сделал этого, конечно, примирюсь со всем, что он захочет, конечно, он будет изменять, может быть женится — я все приму: я трус и раб, но люблю его больше Богородицы. Я болен, три раза кашлял с кровью, жар, ломота. Внешне все по-старому, были в театре, в Царском, у Ремизовых, на философск собрании; я начинаю заниматься, сижу без денег, как устроюсь, не знаю, — не все ли равно. Какое начало, будто после смерти кн. Г. Но это лицо, это тело ласкает другой, м б женщина, — как перенести».

Вряд ли стоит даже пробовать привести эту тему к какому-то общему знаменателю, настолько она для наших знаний о внутренней жизни Кузмина должна быть неразрешима. Поэтому попробуем наметить хотя бы основные линии внешней жизни Кузмина, которые довольно скоро привели к изменению его литературной позиции.

В самом начале 1909 года Кузмин знакомится с молодыми поэтами — Н. С. Гумилевым, А. Н. Толстым, О. Э. Мандельштамом (фигурирующим в его записях чаще всего как «Зинаидин жидок», что было вызвано общеизвестным покровительством, оказываемым ему Зинаидой Николаевной Гиппиус). Гумилев приглашает его участвовать в журнале «Остров» (по объяснению современников, название это должно было означать «остров поэтов»), и в первом номере его Кузмин публикует цикл стихотворений «Праздники Пресвятой Богородицы»[357]. Потом тот же Гумилев получает возможность публиковать стихи в «глаголинской афишке», то есть в «Журнале Театра литературно-художественного общества», и там Кузмин также печатается. Но наиболее важные события ожидали его летом и осенью 1909 года.

Весной, измученный поведением Познякова, Кузмин порывает с ним отношения и живет у сестры в Окуловке. Он учит музыке, участвует в любительских постановках спектаклей, и по ходу дела появляется молодой человек, который был «именем монашеским овеян», — его звали Феодосий (по другим источникам — Феофан) Игнатьевич Годунов, и он работал в конторе бумажной фабрики. «Он был шатен лет двадцати пяти с темно-синими глазами, высокий, статный, очень красивый»[358]. В него была влюблена племянница Кузмина Варвара. По семейным преданиям, «Кузмин сочувствовал отношениям молодых людей, что вызвало неприязнь к нему Прокопия Степановича»[359]. На деле все было значительно сложнее: не только молодые люди испытывали вполне определенную симпатию друг к другу, но и Кузмин страстно влюбился в Годунова, и тот был далек от того, чтобы его отвергнуть. Но прежде чем какой-нибудь из романов (или оба они) завершился, по настоянию зятя и сестры Кузмину пришлось уехать. Перипетии этой запутанной любовной истории, осложненной и тем, что племяннице было всего лишь 15 лет, с достаточной степенью откровенности воспроизведены в поэтическом цикле Кузмина «Трое»[360]. Однако эта откровенность могла быть понята и оценена только при условии знакомства с жизненной реальностью, иначе она оставалась совершенно загадочной. Так, для первых комментаторов, не знакомых с текстом дневника, главными героями казались, помимо Кузмина, Позняков и художник В. П. Белкин (с которым и на деле у Кузмина был краткий роман).