– Губернатор… он зверь. Они все звери, даже жена. – Она резко втягивает в себя воздух, прижимает руку к боку. Марен подходит чуть ближе.

– Тебе, наверное, надо сесть. Ты очень бледная.

– Домой нельзя. Там сейчас муж. Пишет какое-то постановление. Об этом будет объявлено в церкви. Но я хотела предупредить сразу… Дийна была упомянута в разговоре.

– В каком разговоре?

– Муж рассказал губернатору о рунах, и тот был не слишком доволен. Насчет рун и фигурок. Я подумала, что надо предупредить фру Олафсдоттер… Но сначала хотела рассказать тебе о Дийне.

– Думаешь, что-то готовится? Что-то плохое? – спрашивает Марен, хотя и так знает ответ. Ее давно не покидает дурное предчувствие, и теперешние слова Урсы дают повод для самых тревожных мыслей.

– Я не знаю. Авессалом ничего мне не рассказывает, но они с губернатором говорили о колдовстве. Там, в тюрьме, сидят два человека. Оба лапландцы, шаманы.

– Дийна не занимается колдовством. Руны для нее – то же самое, что молитвы для нас.

– Лучше придумай другой довод, – говорит Урса. – Если муж что-то такое услышит, ему не понравится. Я говорила ему о Дийне, говорила только хорошее, но он будет делать лишь то, что велит губернатор. И еще я узнала, что он участвовал в охоте на ведьм.

– Дийна не ведьма, – говорит Марен и сама понимает, что из-за паники ее ответ прозвучал слишком резко.

Голос Урсы нарочито спокоен:

– Наверное, ей стоило бы ходить в церковь?

– Она не пойдет. Я не смогу ее уговорить. – У Марен что-то сжимается в горле. – Особенно после того, как Торил заявилась на наше собрание в среду, а я обещала Дийне, что ее там не будет. Что бы я ни говорила, она попросту не станет слушать.

Вся радость от встречи с Урсой рассыпалась в прах после таких новостей. Марен принимается нервно ходить взад-вперед по уже вытоптанной траве.

– Может быть, я сама с ней поговорю? – Урса прикасается к руке Марен, и та замирает на месте. – Мне кажется, это важно.

Марен казалось, что ее нервы и так уже напряжены до предела, но прикосновение Урсы пробивает ее насквозь, как удар молнии.

– Что еще они говорили о Дийне?

– Ничего. Но их разговоры о колдовстве… это были нехорошие разговоры.

Внезапно Урса закрывает лицо руками и говорит хриплым, сдавленным голосом:

– Прости меня. Я не знала, за кого выхожу замуж. Если бы я знала, я бы сразу тебя предупредила. Я бы не стала с тобой сближаться. Я бы постаралась тебя уберечь.

Марен внутренне напрягается.

– Они говорили и обо мне тоже?

– Господи, нет, – говорит Урса. – Я бы не допустила, чтобы о тебе говорили плохое. – Она хватает Марен за руки и сжимает их крепко-крепко. – Ты же знаешь, как ты мне дорога. Знаешь, да? Я никому не позволю причинить тебе вред.

Вот оно, думает Марен, глядя в красивое, разгоряченное лицо Урсы, глядя ей прямо в глаза: вот оно, то мгновение, когда можно ее поцеловать. Это страшная мысль, но будь Марен мужчиной, она бы не размышляла, она прижалась бы губами к губам Урсы и заглушила бы ее слова поцелуем.

Но она только кивает.

– Я знаю, да.

– Так мы идем? – Урса отпускает руки Марен, отводит взгляд. Мгновение упущено. – Поговорить с Дийной?

– Она все равно не станет слушать, – бормочет Марен. Ей не хочется возвращаться в деревню, где столько посторонних глаз. Ей хочется подольше побыть с Урсой наедине. Но она идет следом за Урсой, не сводя взгляда с ее белой, как сливки, шеи.

– Расскажи еще что-нибудь о Вардёхюсе, о жене губернатора, – просит она.

– Да рассказывать особенно нечего. Крепость – жуткое место, а жена губернатора… – Урса умолкает, подбирая слова. Про себя Марен думает, что, наверное, это значит, что Урса и думать забыла об этой женщине сразу после отъезда из крепости. От этой мысли ей радостно и приятно. – Наверное, ей одиноко. Впрочем, мне все равно.

Марен боялась, что Урсе понравится госпожа Каннингем и они с нею подружатся, и Урса забудет о ней, о Марен. Но ее страх оказался напрасным. Ее накрывает волна облегчения, как это бывает, когда оступаешься на краю ямы, но все же удерживаешь равновесие, хотя падение уже казалось неизбежным.

– А руны действительно то же самое, что молитвы? – спрашивает Урса. – Разве их не используют для колдовства? Муж с губернатором говорили о ветроткачестве.

– Дийна не занимается такими вещами. Ее руны безвредны.

Эти руны проложили дорогу в мир духов для ее папы и брата. Марен действительно в это верит. Потому что в те страшные месяцы, когда она пыталась найти себе якорь, который удержит ее в море хаоса, порожденного штормом, именно руны и стук бубна Варра принесли ей утешение. Она никогда не призналась бы в этом вслух, но именно так все и было.

Знает ли комиссар Корнет о рунных камнях, оставленных на скалах? Об освежеванных тушах лисиц, о разговорах про кита с пятью плавниками? Теперь, когда уже ясно, что Торил наушничает вовсю, можно не сомневаться, что комиссар в курсе. Марен почти уверена, что Дийна тут ни при чем, но так легко можно свалить всю вину на нее. Конечно, все можно списать на обычное суеверие, но теперь Марен понимает, что это делалось по недомыслию, как и их ходки в море за рыбой. С прибытием комиссара Корнета – пусть даже с его приездом в жизни Марен появилась Урса – невидимый защитный барьер, ограждавший деревню от мира, был разрушен.

Дийна так и сидит на крыльце, держа Эрика на коленях. До Марен не сразу доходит, что он сосет ее грудь. Урса резко замирает на месте, ее лицо заливается краской.

Дийна смотрит на них обеих, и Марен вдруг видит ее глазами постороннего человека. Видит так, как ее видит Урса. Ее голую грудь, ее ноги, расставленные широко-широко, чтобы было сподручнее держать ребенка, уже слишком большого, чтобы кормить его грудью. По ее бледной коже растекаются синие реки вен. Волосы у нее грязные, сальные. В темных глазах горит вызов. Сейчас, с приникшим к ней Эриком, она похожа на древнюю богиню, непостижимую и могучую. Марен не хочет на это смотреть, но ее взгляд словно прилип к груди Дийны. Она заставляет себя отвернуться. У нее пересохло во рту.

– Кажется, мы не вовремя.

– Такие вещи не делаются на улице, – говорит Урса слабым голосом. – Если ее увидит Авессалом…

Марен озирается по сторонам. С улицы их не видно. Если их кто-то и видит, то только птицы, гнездящиеся на скалах, и развалины дома Бора Рагнвальдсона.

Дийна отрывает Эрика от груди, спускает его с колен. Неторопливо застегивает рубаху. Кажется, ей нисколько не стыдно.

– Я не думала, что вы так быстро вернетесь, – говорит Дийна. Эрик тянется к вороту ее рубахи. Она отталкивает его руки, встает. – Когда вы идете на мыс, это обычно надолго.

Под проницательным взглядом Дийны Марен делается неуютно.