время воспользоваться своим старшинством. Я решил, что тебе лучше сказать правду, делай это как хочешь, придумывай что хочешь, главное – не тяни. Не знаю, как после этого ко мне будет относиться Настя, а к тебе – Артур, может, они проклянут нас обоих, но так хотя бы моя совесть будет спокойна. И твоя, Ви.

Саша, наконец, выдыхает, встает с моей кровати и уже на выходе бормочет: «Спокойной ночи». Я остаюсь сидеть на стуле с распыляющимся огнетушителем внутри, целый баллон уходит на то, чтобы потушить начавшую гореть бочку.

Мое лицо не выражает абсолютно ничего, я знаю, что ни один мускул ни дрогнул, но у моих глаз другое мнение насчет всей этой ситуации. Выключаю свет и зарываюсь лицом в подушку, прося всевозможных богов помочь мне: или задушить меня во сне собственными же слезами, или дать мне a piece of mind[61], наделить меня смелостью, а моих близких – слепой преданностью.

Этой же ночью мне снится кухня в старом доме в Англии. Напротив меня за обеденным столом сидит бабушка и говорит: «Ты молодец, Ви, хорошо, что все рассказала. Мама и папа любят тебя любой». Потом на эту же кухню заходит Артур и, освещая темную комнату своей улыбкой, вторит ей: «Ты, наверное, настрадалась. Все будет хорошо, мне не важно, что ты врала».

А потом на ту же кухню входит Лили. Она также садится напротив меня: «Мы с тобой обе большие лгуньи! Я целых семь лет врала, что умерла. А ты – всего полгода. Но нас все равно все любят. Не это ли счастье?»

Счастье. Счастье. Счастье. Кто-то громко смеется прямо над моим ухом. Нет, только не сонный паралич, не снова!

Я просыпаюсь в шесть сорок от вибрации браслета. Подушка все еще мокрая, а боги пощадили меня и не умертвили во сне. И вообще, меня все простили, так что зачем…

Никто меня не прощал. Никто даже не знает правды. Дурацкие сны мешают реальность и пристанище демонов.

Дело за малым, Ви. Осталось собрать волю в кулак и все всем рассказать. Или, для начала, вернуть свой голос. Дело за малым.

Глава 17

Восемнадцать – не значит бесконечность

– Это не котлета, это произведение искусства!

– Это потому, что ты не успела позавтракать.

– А у вас разве не бывало такого, что просто напрочь из головы вылетает какая-нибудь домашка? Я еще когда записывала в планшет, сказала себе: «Не забудь, Соня! Не забудь!» И забыла… А то чувство, когда Мирон спросил про источники к работе, и тебя озаряет! Я такую дичь понаписала… так что эта котлета – лучшее за всю неделю. Пойду отредактирую.

Когда в среду во время обеда мы с девочками наконец остаемся за столиком втроем, Анджела делает такое лицо, будто готовится презентовать нам свою предвыборную кампанию.

– Ви. Так что… что с твоим «дэ эр»? – Я поняла, что значит «д. р.», из контекста, и не поэтому выпучила глаза, как беззащитный лемур лори. – С днем рождения. Если ты ничего не придумала, мы можем посидеть завтра за ширмой или… или съездить в Калининград на выходных. Как хочешь!

Не люблю моменты, когда принимать решения нужно в считанные секунды. Хотя именно в таких экстремальных условиях ты понимаешь, что уже давно все решила, тебе не хватало лишь чьего-то дружеского пинка.

«Приходите в субботу ко мне в гости. Только ничего не говорите мне завтра. Не хочу, чтобы кто-то знал».

– О-о! Это так мило. У тебя крутой дом! А Артур будет? – Леся делает вид, что что-то сосредоточенно выискивает в картофельном пюре.

«Если вы не против».

– Мы только за! Да еще и торт сто процентов принесет, ой, Леська, мы же очень за?

По дороге домой пишу в заметке на телефоне то, что хотела рассказать Артуру, если вдруг представится случай. Саша не вспоминает о нашем разговоре вот уже два дня, и я надеюсь, что он не захочет портить мне настроение в день рождения. Я подумаю об этом, правда. Только не сейчас.

Родители искренне рады тому, что у меня будет «настоящий праздник», обещают дать денег на заказ пиццы и напитков. Но я настаиваю на том, что приготовлю обед сама. Я же собираюсь стать кулинаром, в конце концов! Они ведут себя так же, как и в любой другой день, ничего не выдает их внутренних переживаний, если таковые, конечно, имеются. Удалось ли им за эти годы выковать для себя заколдованную броню?

Я родилась около восьми часов утра по часовому поясу Британии, значит, около девяти часов по местному времени. Нет, не так.

Мы с Лили родились в девять утра.

До полуночи я занимаюсь домашним заданием, растягивая его, словно пережеванную жевательную резинку, и уделяя каждому примеру добрых двадцать минут. Я еще не нашла в себе силы написать Артуру про субботу, голова забита совсем не тем, чем надо. Мне трудно не думать о Лили, но каждый день в памяти всплывают новые давно забытые воспоминания.

Вивиан: Я приглашаю тебя в субботу на обед. Будут еще Анджела и Алекса.

Артур: Супер! Предпочтения по тортам?:)

Вивиан: Тебе повезло, это же отличная практика :) Хочу, чтобы там были шоколад и кокос.

Артур: Challenge accepted! (Вызов принят!)

Желаю Артуру спокойной ночи и зажигаю ароматическую свечу с запахом лаванды, искренне веря, что она поможет мне заснуть и избавиться от дурных мыслей. Но совсем скоро я задуваю ее, думая, что лучшим решением будет… не спать вообще.

Чтобы абстрагироваться, я включаю на ноутбуке шоу «Лучший повар Америки». В четыре утра я начинаю зевать каждые тридцать секунд и вспоминаю о спрятанном от мамы корейском женьшене. Сегодня мне не выжить без кофеина.

Этим утром я чувствую себя чуть более отвратительно, чем обычно. От депривации сна болит голова, под глазами – темные круги, а еще выслушивать поздравления от родных целый день. В полседьмого по видеосвязи мне звонят бабушка и дедушка из Кракова. Дедушка поет мне традиционную польскую песню Sto lat, и мне становится несколько лучше, словно он произнес какое-то волшебное заклинание. Как и родители, они перевели на мой счет в польском банке приятную сумму, чтобы после окончания школы я сама могла решить, на что мне их потратить.

И как я могу на что-то жаловаться? Разве что… на то, что никто из них и слова не сказал о Лили. Но это же твоя вина, Ви! Они пытаются защитить тебя!

Мама готовит мне праздничный завтрак – панкейки с голубикой и шоколадной крошкой, и даже разрешает мне выпить латте. Они с папой так сильно меня обнимают, что ко мне снова подступает приступ противного сухого кашля.

– I cannot believe that our baby is so grown up now! (Не могу поверить, что наша малышка уже такая взрослая!)

«I am eighteen, mum, not thirty»… (Мне восемнадцать, мам, не тридцать…)

Да и как, собственно говоря, я должна себя чувствовать? Ничего ведь не изменилось со вчерашнего дня, я все та же Вивиан, погрязшая во лжи одиннадцатиклассница с психическим расстройством. Я знаю, что мне должно быть приятно от повышенного внимания в этот день, но, честно признаюсь, мне бы совсем этого не хотелось, это даже несколько… неприятно. Все ли так чувствуют себя в этот день? Что толку отмечать то, что и так неминуемо настигнет? И какую нужно иметь самооценку, чтобы целый день ожидать от людей подарков, поздравлений, цветов и баннер со своей фотографией на въезде в город?

Саша, хотя и хотел бы поздравить меня довольно скупо, не может удержаться и крепко обнимает. Он также дарит мне деньги, ссылаясь на то, что «я теперь совсем большая девочка». В школу я одеваюсь даже проще, чем в любой другой день, – в неизменную форму Академии. Никто не должен ничего заподозрить.

Еще во время завтрака девочки записали