Эндрю родился в 1909 году и поступил в министерство по делам колоний, когда над империей уже заходило солнце, и все основные силы министерства были направлены на ее демонтаж, так как правительство опасалось, как бы уход не превратился в разгром, и желало оставить после себя традицию неподкупности, дисциплины и главенства закона. Эндрю, который придерживался скорее левых взглядов, от души поддерживал этот курс и сначала направлял его в качестве помощника заммнистра в Уайтхолле с 1947 по 1951 год, а затем с 1952 по 1957 год как генерал-губернатор Уганды.

Это был крепкий, шумный, решительный здоровяк, который четко знал свою цель и способы ее достижения и не терпел препятствий на своем пути. Он плохо переносил глупцов и считал глупцами всех, кто ему противоречил. Он, можно сказать, был самым деспотичным антиимпериалистом в истории империи, и у его подчиненных складывалось впечатление, что на троне все еще сидит Виктория.

Но тираном он не был, и если ему удавалось настоять на своем, что обычно так и случалось, то не скандалом и криком, а убеждением. Эндрю был настоящий великан – кто-то назвал его белым Лобенгулой[69], – но великим в нем был ум. Но при этом он не был отстраненным и сухим технократом. Он глубоко любил Африку и сочувствовал стремлениям ее жителей, и, хотя за годы колониальной службы у него бывали конфликты, он все же сумел завоевать любовь и уважение, даже благоговение, большинства африканцев, с которыми его сводила жизнь. В конце концов они уже видели в нем не представителя чужой власти, а собственного вождя.

В 1953 году он оказался в центре споров, когда у него возникли серьезные трудности с Кабакой, или «королем Фредди», как прозвали его на Флит-стрит[70], туземным правителем Буганды – племенного королевства в пределах Угандского протектората.

Правительство вело Уганду к независимости, но Кабака хотел отделить свою территорию от остальной Уганды и получить для нее статус суверенного государства. Это ставило под угрозу прогресс всего протектората и шло вразрез с соответствующим договором, заключенным незадолго до того между Кабакой и губернатором.

Конечно, губернатора обвинили в своеволии и самодурстве, но сэр Эндрю выказал величайшее хладнокровие и терпеливость, и, когда в конце концов этот вопрос подняли в палате общин, министр по делам колоний мистер Оливер Литтлтон смог заверить недовольных: «Сэр Эндрю Коэн – человек, давно и плодотворно трудившийся на благо африканцев, человек широких и либеральных взглядов, выдающихся способностей и большого ума. Если кто-то и мог убедить Кабаку, то только губернатор. Более того, мне известно, что в некоторых других случаях, когда у Кабаки возникали мелкие разногласия с министерством по делам колоний, сэр Эндрю Коэн не без успеха вел переговоры от лица Кабаки. Я отметаю всякую мысль о том, что эти вопросы он решал поспешно и грубо. С точностью до наоборот. Губернатор провел с Кабакой шесть продолжительных бесед…»

В 1957 году сэра Эндрю назначили постоянным британским представителем в Совете по опеке ООН. Он был красноречивым оратором и опытным переговорщиком, но также проявил необычайную дипломатичность и такт. По возвращении в Лондон в 1961 году ему поручили координировать меры помощи, оказываемой бывшим колониальным территориям. Через три года, когда правительство создало министерство по вопросам развития заморских территорий и встал вопрос о его главе, кандидатура сэра Эндрю была естественным выбором. Бывшей колониальной державе нелегко оказывать помощь бывшим колониям так, чтобы не казаться при этом высокомерно снисходительной. Даже в 1960-х годах в некоторых госслужащих, занимавшихся заморскими делами, все еще чувствовалось нечто от духа Киплинга, некое ощущение того, что они по-прежнему несут на своих плечах бремя белого человека. Сэр Эндрю собрал вокруг себя новых людей и внушил им новые взгляды, и там, где прежде были дающие и берущие, он наладил партнерство. Когда он скоропостижно скончался в 1968 году, бывшие колониальные территории охватило чувство глубокой утраты, как о том свидетельствовало огромное число африканских руководителей, съехавшихся на его похороны.

В отличие от двоюродных братьев, Эндрю учился не в Клифтоне, а в Малверне, а оттуда поступил в Тринити-колледж в Кембридже. Он женился на христианке, но нельзя сказать, что тем самым он оставил веру, поскольку и не имел ее и вообще был настолько далек от еврейской жизни, что не испытывал никаких мук, знакомых его кузенам по причине еще не полностью изжитого иудаизма.

Когда он умер, поминальная служба проходила в соборе Святого Павла, но его вдова решила, что нужно каким-то образом почтить его предков, и попросила прочесть проповедь Хаима Рафаэля, одного из высших чиновников казначейства и бывшего преподавателя иврита в Оксфорде, который когда-то учился в Еврейском колледже и одно время собирался стать раввином.

Эндрю был одним из шестерых детей. Двое умерли в младенчестве, двое так и не женились. Своим детям Эндрю не дал религиозного воспитания, а дети его сестры Кэтрин росли англиканами; таким образом и другая ветвь семьи отпала от еврейства. Из всех потомков Лайонела только дети сэра Леонарда остались иудеями – Айрин, которая вышла за полковника Сибэг-Монтефиоре, и Лайонел Коэн, лорд Уолмер.

К тому времени как Лайонел подрос, традиция учебы в Клифтоне в семье сошла на нет, и его отправили в Итон, а оттуда в Нью-колледж в Оксфорде. Он рассчитывал поступить на государственную службу, но для этого требовалось хорошо разбираться либо в классических предметах, либо в математике, а он ни там ни там не преуспел. Поэтому Лайонел занялся юриспруденцией.

Это призвание не единожды привлекало Коэнов, и одному из них, в частности Артуру Коэну, дальнему родственнику Лайонела, родившемуся в 1830 году, пришлось преодолеть серьезные препятствия, чтобы стать королевским адвокатом и тайным советником и одним из самых выдающихся юристов своего времени. Одной из первых трудностей, с которыми ему пришлось столкнуться, было то, что вплоть до 1870 года в старинные университеты не допускались иудеи и религиозные нонконформисты. Он учился в Кембридже и был даже избран президентом Союза в 1852 году, но ученую степень смог получить только в 1870-х. Через несколько лет он стал юрисконсультом университета.

Как большинство членов Родни, но не его ближайшие родственники, он был либералом в политике и заседал в парламенте депутатом от Саутворка в 1880–1887 годах. В какой-то момент его карьеры лорд Селборн, лорд-канцлер, предложил ему стать судьей, но это означало бы проведение дополнительных выборов в неудачный для либералов момент. Гладстон уговорил его отказаться и дал понять, что вскоре перед ним откроется другая возможность. Селборн ушел в отставку, и его сменил Хершелл, а Хершелл был к нему не так расположен. Возможность так и не открылась. «Чего Коэну ждать от Хершелла, как не исхода вон?» – заметил коллега. Хершелл был сыном крещеного еврея.