В синих глазах, так похожих на ее собственные, все же был свет – слабый, угасающий, но был. В то мгновение она поняла, на что все эти годы надеялись ее отец и бабушка: этот свет может разгореться и осветить настоящую Теодору Келлауэй, смеющуюся теплую женщину, которая задыхалась под грузом своего недуга.

Лидия обхватила себя руками, когда ей вспомнилась другая женщина, чья фигура была еще более размытой, чем фигура Теодоры Келлауэй. От этой женщины пахло яблоками и корицей. Ее русые волосы заплетены в косу и уложены на голове в корону, она говорит спокойным, мелодичным голосом, а в глазах цвета кофе прячется улыбка.

Но не успела Лидия задать вопрос, как в груди появилась резкая боль. Ее пальцы крепко сжали предплечья, а с уст, как осколки фарфора, сорвалось имя женщины:

– Грета?

– Sie ist tot[11], – безучастно проговорил Джозеф Коул.

Его слова потрясли Лидию. Подавив рыдание, она попятилась к стене, чтобы оказаться подальше от него и не дышать с ним одним воздухом.

– Когда? Как? – Она не хотела знать этого, но должна была спросить, впитать в себя ответ на этот вопрос, словно это было своего рода наказанием.

– От чахотки. Три года назад.

Лидия сглотнула слезы, заклокотавшие в ее горле. Равнодушие в голосе Коула было ей ненавистно, однако она знала, что Грета даже не заметила бы его.

«Прости, Грета. Мне так жаль…»

– Лидия!

Повернувшись, она опять увидела приближающегося Александра, но он был еще на некотором расстоянии. От него так и веяло напряжением. Не отводя глаз от наблюдавшего за ней Коула, Лидия подняла руку, чтобы остановить Александра.

– Пожалуйста! – Она взмолилась и для того, чтобы Александр ничего не услышал, и потому, что ее голос все еще был полон печали. – Доктор Коул, пожалуйста, уходите. Пожалуйста, оставьте меня. Я не хочу больше видеть вас. Никогда не хотела.

Едва заметная улыбка на его лице погасла, уступив место ледяному выражению, которое, как знала Лидия, рождается в самой глубине его существа.

– Прежде чем ты заговоришь снова, я предлагаю прочесть мое письмо, – промолвил Коул. – Иначе ты можешь сделать что-нибудь, о чем потом будешь сожалеть.

Он отступил назад, его взгляд скользнул с Лидии на Александра и обратно.

– Примите мои поздравления с обручением, – сказал он. – Я прочитал о вашей помолвке в «Морнинг пост».

Лидию затошнило. Она смотрела вслед Коулу, а затем ворвавшийся в открытую дверь сквознячок немного разогнал загустевший вокруг нее воздух.

Сердце Лидии бешено забилось, дыхание участилось и стало поверхностным. Даже кровь стала тяжелее, словно тело вознамерилось напомнить о том, что она живая. Что она все еще может дышать, думать, двигаться.

В отличие от матери. В отличие от Греты.

Сильные руки подхватили ее за мгновение до того, как она начала оседать на землю.

Нераспечатанное письмо камнем лежало у нее на коленях. Александр сидел в карете напротив нее, сложив на груди руки. Лидия так и чувствовала, что в его голове роятся вопросы, и почти физически ощущала, как он пытается сдержать их.

– Кто он? – наконец спросил Александр. Этот вопрос занимал его больше всего.

– Это не должно тебя волновать.

– Откуда ты его знаешь?

– Он математик. Хороший математик. По крайней мере был таковым много лет назад.

– Как ты с ним познакомилась?

– Ты не мог бы… Мне надо домой.

– Зачем?

– Пожалуйста!

Нортвуд постучал по крыше экипажа, привлекая внимание кучера, а затем велел ехать на Истни-стрит.

Александр молчал, но чувствовалось, что он не удовлетворен ответами и раздражен. Лидия так крепко сжимала письмо, что, казалось, могла разорвать. Впрочем, она как раз подумывала, чтобы изорвать его на сотню кусочков и выбросить в окно. Лошадиные копыта, колеса экипажей, повозки, собаки, пешеходы – все они затопчут и еще мельче изорвут обрывки, те постепенно сгниют и растворятся в грязи.

И все потому, что она знала содержание письма. Знала так же хорошо, как теорему Пифагора. Так же хорошо, как черты лица Джейн, все оттенки ее волос. Цвет ее глаз.

Выскочив из кареты раньше Александра, Лидия бросилась открывать дверь в переднюю.

– Здравствуйте, мисс Келлауэй. Я только что испекла пирог с тмином и выну… – Миссис Дрисколл остановилась посреди холла и устремила взгляд на Александра, остановившегося в дверях. – О, Нортвуд, добрый день!

– Миссис Дрисколл, Джейн дома? – спросила Лидия, стараясь не выдать волнения.

– Нет, мисс. Миссис Бойд повела ее на урок музыки, – ответила экономка.

– Прошу вас, скажите, когда они вернутся.

Миссис Дрисколл опять посмотрела на Александра, и от смущения у нее между бровями залегла морщина.

– Я… я, пожалуй, подам чай… Правда?

Сбросив плащ, Лидия направилась в гостиную и закрыла дверь, чтобы Александр не вошел следом. Она опустилась на стул возле окна; ее сердце вместо крови перекачивало по жилам ужас. Дрожащими руками она взяла письмо, сломала печать и развернула бумагу.

Подозрение переросло в болезненную уверенность, когда она стала читать написанные аккуратным почерком слова, пытаясь напомнить себе, что годами опасалась этого. И что надо радоваться тому, что это не произошло раньше.

«Каждая квадратная матрица – это корень ее собственного характеристического полинома».

Снова сложив письмо, Лидия сунула его в карман.

Думай, Лидия! Думай!

Дверь отворилась, и миссис Дрисколл оставила на столе чайный поднос, а затем вышла. Запах печенья вызвал приступ тошноты. Лидия попыталась выпить чаю, но ей удалось сделать только пару глотков, после чего ее желудок взбунтовался.

Лидия схватила декоративную вазу, и ее вырвало. Пот выступил у нее на лбу, дрожащими руками она вцепилась в фарфоровые края вазы.

– Лидия!

Ее сердце подскочило. Слезы заполнили глаза, ослепляя ее. Теплая, тяжелая рука Александра легла ей на затылок.

– Лидия, ступай наверх. Я вызову доктора.

– Нет, я…

– Ты больна. Если ты не…

– Нет! – крикнула она так пронзительно, что Нортвуд отступил.

Закрыв глаза, Лидия глубоко задышала, пытаясь справиться с бурей эмоций, которые лишат ее возможности мыслить здраво, если она не уймет их. Александр унес испачканную вазу. Лидия попила, но ее желудок все еще не успокоился.

Александр почти неслышно ступал по ковру обутыми в сапоги ногами. Лидия заставила себя поднять голову. Он стоял напротив нее, сложив на груди руки, выражение его лица было непроницаемым, но в темных глазах можно было разглядеть тревогу и горькое разочарование.