– Больно говорить?

– Да, – ответил Роджер слабым хриплым шепотом; его темные глаза сияли в лунном свете. – Но я могу – и буду. Брианна…

Она отступила назад, не отпуская его руки.

– Пойдем домой, холодно.

* * *

У меня имелись некоторые возражения против открытого очага, начиная от заноз под ногтями и смолы на руках и заканчивая ожогами, волдырями и выводящей из себя непредсказуемости огня. Однако были и благоприятные факторы: во-первых, тепло – этого никак нельзя отрицать; а во-вторых, свет пламени превращал плотскую любовь в прекрасное таинство, где забывались слабости наготы.

По стене плыли наши сплетенные тени; вот рука, вот изгиб спины, ягодиц, словно горб диковинного существа. Вот поднялась голова Джейми; огромный гривастый зверь нависал надо мной, выгнув спину.

Я провела рукой по сияющей коже, дрожащим мускулам, искрящимся волоскам на предплечье, зарылась пальцами в тепло волос и притянула его, задыхающегося, в темную ложбину грудей.

Я сжала колени, не желая отпускать его тело, разрушать иллюзию целостности – если то была иллюзия. Сколько еще ночей мне выпадет обнимать его, даже в волшебном свете огня?

Я приникла к нему всем существом, чувствуя умирающую пульсацию собственной плоти. Однако пойманная радость – радость утерянная, и уже через пару мгновений я осталась одна. Даже в неверном свете пламени отчетливо виднелось сплетение вен на лодыжке.

Я ослабила хватку и нежно коснулась жестких завитков. Джейми повернул голову и поцеловал мою грудь, затем вздохнул и соскользнул набок.

– А еще говорят, у курицы нет зубов, – сказал он, осторожно дотрагиваясь до глубокого укуса на плече.

Я невольно рассмеялась и поддразнила:

– А у петуха чего нет?

Приподнявшись на локте, я уставилась в сторону очага.

– Что такое, курочка моя?

– Да смотрю, не сгорит ли одежда. – Я была слишком занята, чтобы заметить, куда он пошвырял различные предметы моего гардероба, однако вроде бы все валялось на безопасном расстоянии от огня: юбка кучкой свалена у кровати, корсаж и рубашка каким-то образом оказались в разных углах комнаты, а вот бюстгальтера что-то не видно.

На белых стенах дрожал отсвет пламени, кровать была полна теней.

– Красавица… – прошептал Джейми.

– Как скажешь.

– Ты что, не веришь? Я тебе когда-нибудь врал?

– Я не в этом смысле. Как ты скажешь, так и будет – твои слова все превращают в правду.

Он вздохнул и подвинулся, устраивая нас поудобнее. В очаге треснуло полено, рассыпав веер золотистых искр, и тут же зашипело – видимо, огонь добрался до влажного дерева. Я зачарованно наблюдала за игрой цвета: черный, пурпурно-красный, ослепительно-белый…

– А про меня можно так сказать? – неожиданно спросил Джейми. Голос его прозвучал робко, и я удивленно повернула голову.

– Что сказать? Что ты красивый? – Мои губы непроизвольно изогнулись, и он улыбнулся в ответ.

– Ну… ты хотя бы можешь смотреть на меня без отвращения?

Я провела пальцем по тонкой белой линии на ребрах – давний след от меча. Шрам потолще – от штыка – тянулся вдоль бедра. Рука – коричневатая, огрубевшая; от долгого пребывания на солнце и физической работы волоски выгорели до бледно-золотистого цвета. В гнезде из рыжих волос свернулся член, сейчас маленький, нежный и мягкий.

– Для меня ты красавец, – ответила я наконец. – Ты разбиваешь мне сердце своей красотой.

Его пальцы тихонько перебирали мои позвонки, один за другим.

– Я старик, – возразил он, улыбаясь. – У меня седина в волосах, да и борода вон тоже вся седая…

– Серебристая, – поправила я, ероша мягкую щетину, напоминающую лоскутное одеяло. – Местами.

– Седая, – упрямо повторил Джейми. – И паршивенькая вдобавок. И все же… – Его взгляд смягчился. – И все же я до сих пор горю, когда прихожу к тебе, – и так будет всегда, пока мы оба не сгорим дотла.

– Это поэзия? – опасливо уточнила я. – Или ты в буквальном смысле?

– Э-э… Нет-нет, что ты… – Он крепко обнял меня и прижался лбом к моей голове. – Я не про то. Но коли суждено…

– Нет.

Джейми фыркнул мне в волосы.

– Ты прям так уверена?

– Будущее можно изменить – я все время это делаю.

– Правда?

Я чуть откатилась на бок, чтобы лучше его видеть.

– Конечно. Возьми хоть Майри Макнил. Если бы не я, она бы умерла, и близнецы тоже. Однако я оказалась рядом, и теперь они живы-здоровы.

Я положила руку за голову, наблюдая за рябью теней на потолке.

– Иногда я думаю… Всех, конечно, не спасешь, но некоторых удается. Если кто-то остался жив благодаря мне, и потом у него будут дети, и у этих детей будут дети, и так далее… Короче, со временем в мире прибавится человек тридцать-сорок. И все они живут, каждый своей жизнью, чем-то занимаются – разве это не изменит будущее в итоге? – Впервые я задумалась о том, насколько я в одиночку способствую развитию демографического взрыва в двадцатом веке.

– Ага… – задумчиво откликнулся Джейми, водя пальцем по линиям моей ладони. – Ты меняешь их будущее; наверное, тебе это предназначено судьбой. – Он взял меня за палец и осторожно потянул. Раздался щелчок, словно в очаге треснуло полено. – Да, лекари спасают немало народу, что есть, то есть.

– Конечно! И, кстати, не только они. – Я села, воодушевившись темой разговора. – Но это не имеет значения, как ты не понимаешь? Вот ты, – я показала на него пальцем. – Ты тоже иногда спасаешь людей. Фергюс, например, Иэн… И вот они живут, работают, плодятся и все такое. Ты же изменил их будущее, разве нет?

– Ну… наверное. Так у меня ж не было выбора!

Это мне в голову не приходило. Некоторое время мы лежали молча, наблюдая за игрой света на белых стенах. Наконец Джейми пошевелился и снова заговорил:

– Не то чтобы я жалуюсь, но знаешь… Иногда кости побаливают. – Не глядя на меня, он поднял искалеченную руку, поворачивая ее при свете пламени, так что тень от скрюченных пальцев на стене напоминала паука.

«Иногда». Да уж знаю… Мне хорошо известны и пределы человеческого тела, и чудеса, на которые оно способно. Я видела, как он садится вечером после целого дня тяжелой работы, истощение в каждой клеточке тела. Видела, как он медленно поднимается холодным утром, жестко сопротивляясь слабой плоти. Бьюсь об заклад, что после Каллодена он ни дня не прожил без боли, да плюс сырость и суровые жизненные условия. А еще бьюсь об заклад, что он никогда прежде об этом не упоминал.

– Знаю, – тихо ответила я и коснулась его руки, извилистого шрама, пробороздившего ногу, небольшого углубления в предплечье – след от пули.