— Какое это число? — не отставала Ханна Холл. — Скажите, и узнаете правду… Скажите, и освободитесь…

Пьетро Джербер задрожал, заплакал. Закрыл глаза и произнес еле слышно:

— Десять…

— Хорошо, — похвалила его Ханна. — Теперь продолжайте: что идет после десяти?

— …девять…

— Превосходно, доктор Джербер, превосходно.

— …восемь, семь, шесть…

— Я вами горжусь.

— …два, один.

Песенка перестала звучать, и тишина была дарована, будто в награду. Чары рассеялись, и всплыла правда, которую отец спрятал в его памяти за время того единственного сеанса гипноза.

Подарок.

— Моя мать заболела еще до того, как я родился. — Он припомнил старые фотографии из семейного альбома: на ее лице уже были заметны следы недуга. — Перед тем как умереть, она хотела заиметь ребенка. Поскольку сама она родить не могла, из-за лечения, которому подвергалась, отец удовлетворил ее желание другим путем.

Внезапно Пьетро Джербер вспомнил все.

Ночь двадцать второго октября выдалась бурной.

Теперь я там.

Обитатели Сан-Сальви в грозу ведут себя беспокойнее обычного, санитары из сил выбиваются, чтобы как-то их сдержать. Многие прячутся, объятые ужасом, но большинство носится по корпусам, выкрикивая нечто невразумительное: они, кажется, притягивают к себе электричество, которым пропитан воздух. И каждый раз, когда над парком, окружающим больницу, сверкает молния, вопли безумцев звучат в унисон, будто приветствие богу тьмы от его верных поклонников.

Около одиннадцати вечера Мари лежит на койке в палате. Пытается заснуть, положив на голову подушку, чтобы не слышать поднятого сумасшедшими гвалта, который сливается с громовыми раскатами. И в этот момент чувствует первые схватки. Они приходят одна за другой, мощные, неожиданные, словно разряды, рвущие небо на части. Она зовет своего Томмазо, хотя и знает, что тот не сможет ей помочь: чужие, те, кто не верит в их любовь, разлучили их.

* * *

Мари, испускающую истошные крики, кладут на каталку, везут по пустым коридорам, опускают в подвал павильона Q.

В ту ночь дежурная акушерка — та самая таинственная женщина из кафе-мороженого. Приготовившись извлечь новорожденного из лона девочки, она покидает отсек для медицинских работников, чтобы позвонить по телефону.

— Приезжай, пора…

Мари рожает без какой бы то ни было фармакологической помощи, в полной мере испытывая боль, какая сопутствует появлению на свет нового человека. Она не знает, что эти роды для нее — единственный шанс стать матерью, поскольку из-за ее крайней молодости возникли осложнения и других детей у нее не будет. А если бы и знала, не придала бы этому значения. Единственное, что ей нужно сейчас, это обнять ее малыша, ее Адо.

Но когда страдания наконец заканчиваются и Мари, слыша плач своего милого младенчика, протягивает руки, чтобы взять его и прижать к себе, она вдруг видит, как акушерка уходит вместе с малышом, прежде чем роженица успела взглянуть на его лицо.

Девушка в отчаянии, но никого это не заботит, никто не хочет утешить ее. Но вот перед ней знакомое, улыбающееся лицо.

Это синьор Балу, милейший человек, который с недавних пор навещает ее и Томмазо под красными крышами. Он — улеститель детей. Он — друг, он ей поможет. В самом деле, он приносит назад Адо, завернутого в голубое одеяльце. Но, бросив на него взгляд, Мари понимает, что это пупсик. Синьор Балу пытается вложить куклу ей в руки.

— Вот, Мари, это твой ребенок, — говорит он.

Мари в ярости отпихивает его:

— Нет, это не мой Адо!

Тогда где-то тут, в палате, кто-то ставит пластинку. Песенка Маугли и медведя. Синьор Балу кладет руку на лоб девочки.

— Спокойно, — увещевает он. — Мы ведь много говорили об этом с тобой и Томмазо, помнишь?

Мари помнит только, как они оба погружались в сладостную полудрему, направляемые голосом синьора Балу.

— Наступил момент, к которому мы так долго готовились, — объявил улеститель детей.

Потом ласковым голосом, тщательно выбирая слова, он начинает убеждать Мари, что пупсик, которого она держит в руках, — настоящий ребенок.

Сознание Мари понемногу затуманивается, растворяется в глубокой, сплошной иллюзии. Синьор Балу убеждает ее, что скоро они с Томмазо смогут вместе пестовать их сыночка.

Околдовав девочку чарами, гипнотизер покидает родильный покой и находит в коридоре акушерку, которая уже ждет его там с маленьким свертком.

— Никогда не говори ему, что он не твой сын, — советует женщина.

— Не знаю, как бы я смог ему объяснить, что он происходит отсюда, — успокаивает ее психолог. — Но если когда-нибудь он станет тебя искать…

— Пусть тебя не мучает совесть, — перебивает она. — Мы поступаем правильно: мы его спасаем, не забывай об этом. Какое будущее ждет его здесь? Он закончит, как Мари и Томмазо.

Синьор Балу кивает, хотя и взволнованный тем, что ждет его впереди.

— Твоя подруга, судья, подготовила документы?

— Да, — заверяет он. — Мальчик будет Джербером по всем статьям.

Акушерка улыбается, чтобы снять напряжение.

— Кстати, как вы его назовете?

— Пьетро, — отвечает психолог. — Мы назовем его Пьетро.

Потом я и мой отец вместе поднимаемся из преисподней под красными крышами. Направляемся к новому дому, поддельной семье и будущему, которое предстоит выдумать.

В этот самый момент, через много-много лет, пока он сидел в машине посреди пустынных полей, воспоминание, которое отец вложил ему в подсознание в его девятый день рождения, окончательно закрепилось в сознательной памяти Пьетро Джербера. Так, будто он всегда это знал.

— Синьор Б. под гипнозом убедил Томмазо и Мари, что та кукла — их ребенок. Но если фикция, созданная их же сознанием, могла действовать в стенах Сан-Сальви, во внешнем мире она теряла силу. Психиатрическая лечебница делала ее реальной. Поэтому те двое были убеждены, что малыш умер во время их романтического бегства.

— Поэтому, когда отец перед смертью назвал вам число, вы так на него разозлились, — добавила лже-психолог на другом конце связи. — Злость служила для того, чтобы отгородиться от правды, поэтому вы убедили себя, будто отец вас не любил.

— Синьор Б. не спросил меня, хочу ли я знать эту правду или предпочитаю и дальше жить в неведении, — возразил Пьетро. — Перед смертью он попросту начал отсчет в обратном порядке, чтобы облегчить душу, раскрыв секрет.