– А мой отец отдал жизнь за барона фон Врангеля. – Кронин сплюнул на пол кровавый сгусток. – Ну и что? Мы не наши отцы, Антон. Мы вольны не повторять их ошибки. Развяжи меня.

– Где карта?

– Я не знаю, где карта.

Юнгер сделал знак Ламе – тот подошел. Он надеялся, что господин убил Сато и его людей, потому что хотел знать тайну один. Он надеялся, что теперь господин прикажет ему продолжить пытки – или перерезать Кронину глотку.

– Отпусти его, – сказал Юнгер устало. – Разрежь веревки.

– Но, хозяин, его нельзя оставлять в живых! – в изумлении сказал Лама. – Он враг. Он опасен.

– Ты мне смеешь перечить? – Юнгер взял из рук Ламы нож и сам разрезал веревки – так поспешно и суетливо, как будто боялся, что Лама не подчинится и сделает все по-своему. – Я запрещаю тебе трогать этого человека.

– Почему, господин?

– Он женат на моей сестре. И я дал ей слово.

Перед тем как покинуть пыточную избушку, Кронин молча обшарил карманы майора Сато и извлек из них мелочь; сунул каждому из убитых китайцев в рот по монете, заправив между кляпом и нижней губой. Провел пальцем по разодранной вокруг пупка коже, подошел к мертвой крысе, провел тем же пальцем по ней.

Если по твоей вине убит человек, ты платишь за кровь монетой. Если зверь – за кровь платишь кровью. Лама тоже знал это правило. Очень древнее. Он давно уже перестал его соблюдать.

Равно как и другое древнее правило – служить господину верой и правдой. На своем веку он сменил немало господ и хозяев, он использовал их деньги, власть, происхождение, связи, он беспрекословно им подчинялся – но финал всегда был один. Когда господин становился ему не нужен, Лама перегрызал ему глотку. Вкус их крови компенсировал ему пережитые от них унижения.

…Юнгер нужен был Ламе в Харбине шесть лет назад – и он подчинился. Юнгер все еще нужен ему сейчас – и он подчиняется.

– Я нашел подопытного номер сто три, господин, – почтительно сообщил Лама и налил барону еще вина.

– Хорошо. Ты убил его?

– Нет, господин. Хотел – но не стал.

– Ты? Не стал? Убивать? – Юнгер пьяно хохотнул. – Ты что, приболел, мой мальчик?

– Сто третий начал переходить в активную фазу.

– Ты уверен? Ояма говорил, что он безнадежен.

– Я уверен, хозяин.

Юнгер мутно уставился Ламе в глаза:

– Интересно, после перехода у него сделается такое же пустое лицо, как и у тебя?

– Не могу знать, господин.

Юнгер открыл шкатулку. Ворон осторожно теребил клювом деревянную шпильку в его волосах. Сухие светлые пряди выбились из узла на висках и затылке, черный шелковый халат шэньи сполз набекрень, обнажив на груди татуировку в форме иероглифа «ван» – три поперечные черты и перечеркивающую их вертикальную. Барон был жалок и пьян, а это значило, что он сейчас заговорит с портретом отца.

– Сегодня хороший день, отец, – старательно артикулируя, произнес Юнгер и извлек из шкатулки черно-белое фото: усатый господин в кителе, в старомодном овале. – Твоя мечта начинает сбываться. Свет арийской расы придет с Востока. Не из Европы, нет… Европа сдохла… она гниет… Адольф – дурак! Он отказался от великого знания и предпочел танки… Но я все сделаю правильно! Я найду то, что искал ты, отец! – Юнгер ткнул пальцем в крестик на карте, которую принесла полукровка. – И подниму великое войско бессмертных, и поведу за собой! И я схвачу твоего убийцу, и заберу у него тысячу его жизней… Все жизни мастера Чж… жао… не стоят одной твоей… – Он уронил фотографию обратно в шкатулку и откинулся на подушки; ворон уселся ему на грудь. – И мне плевать, что имп-ператор Цзинь… шинь… шихан…

Барон засопел. Шкатулка выпала из его рук.

– Пьяный ишак, – Лама пнул барона ногой, тот замычал и причмокнул.

Мучительно, до ноющей боли в челюсти, захотелось взять шелковую подушку и прижать ее к лицу господина, и перегрызть его холеную глотку – прямо так, не делая перехода… Он взял подушку и подложил барону под голову. Накрыл его пледом.

Нет, не сейчас. Пусть этот одержимый сначала сделает свое дело. Пусть он отыщет, выманит Учителя – мастера Чжао. Дальше Лама сам разберется.

Иржи Новак сунул в уши турунды из ваты, а на глаза нацепил плотную марлевую повязку, но заснуть все равно не мог. Птицы все громче гомонили на кедре, возбужденно накликивая рождение нового дня; их крики пробивались через турунды, а первый свет, пока еще водянистый, неверный, но от этого как будто особенно ядовитый, просачивался через повязку.

Чертовы птицы. Чертова бессонница. Чертов рассвет. Чертов микроскоп. Не нужно было так долго засиживаться. Доктор Новак потуже затянул повязку и уткнулся лицом в измятую, пахнувшую стариковским потом подушку. Свет снаружи теперь почти что не ощущался, но по ту сторону повязки, по ту сторону глазных яблок, по ту сторону черепа, в голове его роились обрывки мыслей и образов, и он как будто бесконечно рассматривал и сравнивал под микроскопом чьи-то красные сплющенные кровяные тельца.

А ведь он знал, что с ним всегда так бывает, если вовремя не улечься и упустить время. И ведь никто не заставлял его до четырех утра над микроскопом сидеть. И уж тем более никто не заставлял его так много курить – теперь в груди и горле першило. Зачем сидел? Подумаешь, странная кровь у сбежавшего пациента – так мало ли чем он болеет? Да, слишком много красных кровяных телец, гораздо больше, чем у обычного человека… Да, вариабельность их размеров, у человека красные кровяные тельца примерно все одинаковые… Ну так ведь тут вполне возможна нетипичная реакция крови на раны или на инфекцию, занесенную тигром… Да и какая теперь вообще разница? Пациента-то нету… Тем не менее странная кровь Подопытного (он поймал себя на том, что теперь и сам называет пациента «подопытным» вслед за майором Бойко) всю ночь не давала ему покоя. Он зачем-то даже взял кровь у себя и сравнил с образцом Подопытного. Ну да, у него, у Новака, эритроцитов раза этак в два меньше, и все ровненькие, аккуратные, по семь с половиной микрометров примерно. У Подопытного же некоторые по пять, другие по десять… Он зачем-то даже применил итальянский метод: пробу крови с щелочным раствором калия. Кровь Подопытного дала гематин только спустя шесть с половиной минут. Его собственная – как положено, спустя две минуты.

До шести утра он ворочался, мучительно припоминая, и еще более мучительно пытаясь заставить себя не припоминать, кровь какого животного дает при щелочном анализе гематин за шесть-семь минут. Лошади?.. Крысы?.. Собаки?.. Кажется, все же собаки…

В седьмом часу вскочил, с остервенением сбросил повязку и извлек из ушей турунды. Сдернул с кровати простыню. Поднялся наверх, в помещение лазарета, открыл шкафчик с лекарствами. Взял люминал. Самое лучшее снотворное средство.