Дальше последовали другие лаборатории…

* * *

Одним словом, когда Павлов возвратился из-за границы после двухлетнего своего отсутствия в Петербург, он оказался в каком-то неопределенном положении. Вакансий в Медико-хирургической академии больше не открывалось, пришлось снова довольствоваться работой в лаборатории Боткина, в таком знакомом ему домике посреди унылого осеннего сада, в котором по-прежнему не было потребного оборудования. Даже необходимые в работе приборы ему приходилось изготавливать самому. Скажем, термостатом в лаборатории служила жестяная банка из-под сардин, которую надо было сначала привязывать каждый раз к штативу и, при потребности, подогревать керосиновой лампой. Правда, кое-что было все-таки приобретено им за рубежом, скажем – прибор для измерения кровяного давления, так называемый кимограф.

И все-таки, сотрудничество великого клинициста и замечательного физиолога с мировым именем приносило определенные плоды. Кроме того, Боткину по-прежнему требовались данные о функционировании внутренних органов.

Все началось с того, что данные бреславльского профессора Гейденгайна никак не сходились с утверждениями американца Уильяма Бомона. Гейденгайн был убежден, что нервы, идущие к желудку, то есть, – иннервирующие его напрямую, нисколько не усиливают в нем выделение сока. Сок, по мнению указанного профессора, выделяется лишь при прямом, механическом, воздействии пищи.

Внести какую-либо ясность в этот вопрос путем воздействия на нервы электрического тока – тоже никак не удавалось. Сокоотделение в желудке под прямым воздействием тока от этого ничуть не менялось.

А ведь именно метод раздражения нервов электрическим током помог при изучении физиологии кровообращения, даже дыхания, ведь именно он как раз и дал явный толчок к экспериментальному изучению всех этих систем, да и всей физиологии вообще.

И вдруг – такая вот незадача…

Вдобавок к сказанному, изучение иннервации в желудке тормозилось еще и тем обстоятельством, что пища, попадавшая в него, смешивалась с соком, и все это мешало лабораторным его исследованиям. Жестко вставал вопрос о самом получении чистого сока…

Все перечисленное побуждало Ивана Петровича Павлова искать нечто иное, весьма оригинальное. Прооперировав собаку по методу Василия Александровича Басова, то есть, добившись образования искусственной фистулы желудка, – Павлов предпринял на ней еще одну операцию, так называемую эзофаготомию, ради чего ему пришлось перерезать пищевод и вывести его концы наружу, пришив их непосредственно к коже животного.

Полученная таким образом собака с двумя искусственными фистулами, на шее и на животе, стала воплощением оригинального замысла: животное глотало пищу, которая тут же вываливалась через отверстие на шее у собаки, но сигналы о ее приеме уже были восприняты желудком. В нем вовсю начал выделяться сок.

На протяжении довольно длительного времени собака могла глотать одну и ту же пищу, томимая ничем абсолютно неутолимым чувством голода.

Разработанный таким образом новый метод, метод мнимого кормления, давал возможность получать обилие желудочного сока, пригодного также для химического исследования, однако лишенного всяческих посторонних примесей.

Этот же метод позволял ему сделать окончательные, крайне необходимые выводы: стоило перерезать нервы, идущие к желудку и буквально оплетающие его, – как мнимое кормление переставало вызывать выделение сока.

Решение, таким образом, вроде бы было найдено…

Более того, указанные выводы обогащали клиницистов новыми данными, столь необходимыми для профилактики и лечения болезней желудка и всего желудочно-кишечного тракта. Вместе с тем они стали серьезнейшим подспорьем и для физиологов.

* * *

Итоги своей многолетней работы Павлов подвел в статье, написанной им совместно со своей замечательной сотрудницей-физиологом – Екатериной Олимповной Шумовой-Симановской, первой, кстати, в академии женщиной-ординатором, получившей докторский диплом на медицинском факультете Бернского университета. Она, кстати, была к тому времени женой отоларинголога Симановского.

Успехи были налицо. Они даже окрыляли ученого.

Отныне он сосредоточил все свое внимание на изучении желудочно-кишечного тракта, мечтая при этом о собственной подходящей лаборатории.

Он уже готов был уехать в любой университетский город, но пока – абсолютно тщетно.

* * *

Небезынтересно при этом отметить, что совместная работа с Шумовой-Симановской заставила самого Павлова как-то по иному взглянуть на своих четвероногих помощников, на собак.

При всей своей беззаветной преданности науке и четком понимании ее конечных задач, перед которыми меркнет все промежуточное, он не мог быть тронут переживаниями этой крайне чуткой женщины, которая побивалась над каждым живым существом, попавшим, притом, по воле людей, в такую трагическую ситуацию.

А побиваться ей было над чем: случалось, что ради достижения потребных результатов, только лишь для создания исходной ситуации перед тем или иным опытом, приходилось жертвовать массой жизней чересчур уж доверчивых собак.

Однако успехи все же были налицо. Они даже окрыляли ученого. Он сосредоточил все свое внимание на изучении желудочно-кишечного тракта, мечтая при этом о собственной подходящей лаборатории. Повторимся – он готов был уехать в любой иной город…

И вот, наконец, 24 октября 1890 года, наступила счастливая перемена всех обстоятельств. Павлова избрали экстраординарным профессором кафедры фармакологии. Именно это его избрание и стало решающим фактором не только для научной карьеры Павлова, но и для всей отечественной физиологии – как самой передовой науки в мире медицины. По словам самого Павлова, в его распоряжении «вдруг оказалось и достаточно денежных средств, и широкая возможность делать в лаборатории все, что только захочешь».

* * *

Итак, у него, у Ивана Петровича Павлова, появилась своя научная база.

Здание Естественнонаучного института, где располагалась кафедра фармакологии, высилось на берегу Невы. Оно было расположено совсем неподалеку от недавно открытого Литейного моста, который связал эту часть города с его центром. Здесь, на углу Нижегородской улицы и набережной Невы, Павлову суждено было работать на протяжении целых пяти лет. Сам он с семьей вскоре переехал на новую квартиру, которая располагалась на углу Большой Пушкарской и Введенской улиц.

Там он оставался жить вплоть до 1918 года.

На втором этаже Естественнонаучного института имелся большой зал, предусмотренный для проведения опытов, а в других комнатах, чуть поменьше размерами, размещался кабинет профессора, чуть дальше – операционная, кладовая, в которой выхаживались уже прооперированные собаки, и в подвале, куда спускались по крепко устроенной лестнице, содержались сами животные – кролики и собаки разных пород. Там же имелось и помещение для смотрителя за ними…

Кафедра была оснащена вполне подходящим оборудованием, и это, действительно, позволяло ее сотрудникам работать в полную силу. Надо сказать, что работа кафедры сразу же претерпела довольно сильные изменения.