– Это след от его когтя. Мне в ту пору было двенадцать. Голодные времена были, вот и пришлось питаться за счет браконьерства. Все у нас знают, что в горы ходить нельзя, но когда жрать нечего, о страхе забываешь. Как-то отправился я со своим другом под вечер проверить силки, которые мы днем раньше на глухарей поставили. Осень была, уже темнеть начинало. Жутко нам, а делать нечего – дома сестренки и братишки плачут, есть хотят. Вот идем мы по лесу…

Я уставилась в окно, испытывая неведомый страх. Густые леса, покрывающие черные горы, которыми я только что восхищалась, навевали на меня беспокойство.

– …и слышу вдруг треск, как будто кто-то тяжелый ветки ломает. Ну, думаю, напоролись мы на медведя или, что хуже, на волчицу. Разорвут нас дикие звери. Кличу я своего друга. Если б я знал, что нас ожидает…

Шофер, с непонятным удовольствием пересказывавший свою историю, наверное, в тысячный раз, не обращал внимания на то, хочется ли пассажирам внимать его словам или нет. Профессорша задремала, и я порадовалась ее способности уходить от реальности столь тривиальным способом. Голос шофера журчал.

– …Боже, и тогда эта тварь ко мне обернулась! Я думал, что это волк – но то был монстр исполинского роста, метра два с половиной, покрытый шерстью и на двух ногах, а морда у него была волчья! И вся в крови! Красные глаза мерцали, как рубины во тьме, он протянул ко мне когтистую лапу, которой только что оторвал голову моему другу. Я понял, что он растерзает и меня! Но жить-то хочется, вот я и бросился бежать по бурелому, а позади меня хруст и вой – волкодлак меня преследует!

Автомобиль тряхнуло, Кира проснулась и, сладко потянувшись, спросила:

– Что, мы уже подъезжаем? Кажется, осталось совсем немного?

– …лапой сшиб с меня картуз, я упал, а чудище надо мной склонилось. Из пасти у него мне на лицо слюна, смешанная с кровью, капает, глаза уже не красные, они, как стеклышки в калейдоскопе, цвет меняют. И смрадом от него несет, как из разрытой могилы. Монстр завыл на луну, лапами схватил меня за шею, зубы у него щелкают, вот-вот оторвет мне голову. И я крестик, который в руке зажат был, сую ему в пасть. Видимо, молитвы мои были услышаны, и Господь надоумил меня верно поступить. Вулкодлак отшатнулся, из пасти у него дым повалил, сначала белый, а потом черный. Чудище на месте закрутилось, как юла, и воет так жалобно и страшно. Тут же вой этот волки подхватили, что в лесу были, я побежал прочь, сам не знаю, как в темноте дорогу в деревню нашел. Меня родные не узнали – я весь поседел! А мать когда меня осмотрела, то на голове рану глубокую нашла, от когтя вулкодлака. Меченный я им, значит. А волосы у меня начали выпадать, когда мне шестнадцать стукнуло, священник сказал, что это Бог так хочет, дабы все видели – я победил вулкодлака!

Профессорша, зевнув, заметила:

– Милейший, благодарим вас за увесистую порцию тошнотворного местного фольклора, но эту историю я в разнообразных вариациях слышала уже, как минимум, две дюжины раз, когда посещала ваши края. И каждый утверждал, что одолел вулкодлака. Так сколько же у вас вампиров – я думала, что всего один, а если всем верить, тут прямо фабрика по их конвейерному производству. Кстати, можете прикрыть свою лысину, сдается мне, что это не след от когтя вулкодлака, а шрам от бутылки, которой вас угостили в пьяной драке.

Шофер пробормотал что-то, я уловила:

– Трандычиха чертова, сразу видно, из столицы приперлась.

Автомобиль приблизился к зданию тюрьмы. Меня поразили ее размеры – я и представить не могла, что в нашей стране требуется большое количество пенитенциарных заведений. Скверная привычка сажать за любой проступок, которую привили нам короли и диктатор Хомучек, была неискоренима и, кажется, в эпоху «повальной демократии» переживала ренессанс.

Нам пришлось выйти из машины. Было свежо. Тюрьму возвели на выступе базальтовой скалы, поросшей редкими кривыми соснами и вечнозелеными кустарниками. С железных ворот на нас уставились две видеокамеры. Загремели засовы, открылась небольшая дверца, появились двое военных.

– Ваши документы! – потребовал один из них, и мы с профессоршей послушно отдали им наши паспорта.

Кира пыталась разъяснить им, что у нас имеется договоренность с начальником тюрьмы, но охранники, забрав паспорта, исчезли. Вместе с ними пропал и шофер. Мы остались перед входом в тюрьму в гордом одиночестве.

– Как долго они будут проверять нас, Даночка? – кипятилась Кира. Она была одета в брючный костюм, поверх которого накинула шерстяное пончо. – Как тут, в горах, холодно.

Я же тряслась не столько из-за низкой температуры, сколько из-за неведомого страха. Тот, кто принял решение разместить тюрьму для приговоренных к смерти в стране вулкодлака, обладал изощренным чувством юмора. По небу, в которое упирались черные горы, ходили свинцовые тучи. Мне на лицо упали первые капли дождя.

– Что это, Даночка? – спросила испуганным голосом Кира.

Она указывала на склон одной из гор, от которой нас отделяло около полутора-двух километров. Я заметила между стволов елей-великанов непонятную фигуру. То ли лось, то ли медведь. Хотя нет, это было нечто на двух лапах. Фигура то появлялась, то исчезала.

– Какое-то животное? – произнесла профессор, копаясь в сумочке. – Где же мои очки?

Я порадовалась тому, что от горы, на которой копошилось неизвестное создание, нас отделяет непроходимая пропасть. Хотя если это вулкодлак, то он, приняв обличие летучей мыши, может в мгновение ока преодолеть естественную преграду.

Когда железная дверь распахнулась, я была несказанно рада увидеть одного из охранников. Он любезно произнес:

– Дамы, все в порядке. Господин директор ждет вас!

Со вздохом облегчения я шагнула на территорию тюрьмы. До того, как дверь закрылась, я взглянула на гору – странное животное (или это было видение?) исчезло. Мы оказались в узком решетчатом коридоре. Пока мы следовали по нему, я спросила у охранника:

– А что это за зверь там, в лесу…

– А, вулкодлак? – лениво спросил тот. Он произнес это таким тоном, как будто речь шла не о мифическом монстре, а о вполне обыденной белочке или крошке-еноте. – Что-то он рано появился. Видимо, проголодался. Крови ему хочется и мяса. Но вы не бойтесь, к нам он не суется, с автоматом ни один оборотень не справится!

Сие замечание меня нисколько не успокоило. Мы трижды останавливались около дверей, которые нам открывали охранники, находившиеся за ними. Наконец мы вышли во двор тюрьмы – бросились в глаза окна, забранные решетками, колючая проволока, обвивавшая зубья высоченного забора, и вышка с мощным прожектором и двумя охранниками с оружием наперевес.

– Милое местечко, Даночка, ничего не скажешь, – проронила Кира, и я с ней согласилась.

Не хотелось бы мне провести и дня в таком заведении. Представив себе, что в этой тюрьме сидят люди, приговоренные к смертной казни или пожизненному заключению, я вздрогнула. Может, правы те, кто утверждает, что расстрел или электрический стул по сравнению с многими годами или даже десятилетиями в заключении без права на помилование и досрочное освобождение – милосердный акт?