Средь гула волн, и крыльев, и ветров.

Найдет – и изольется как поток.

Расправить этот скомканный листок?

Я тот богач, который, как весну,

Приветствует наследников своих,

Приветственным печалясь голосам,

Ведь после лета не бывать весне.

Как можешь ты наивно доверять

Какой-то праздной звездной глубине?

III

Напрасно ли на берегу Янцзы

Сидели Кунфу-цзы и Лао-цзы,

Поглаживая бороды свои?

Я не хочу играть банальных гамм,

Описывая роскошь черных кос,

Красавиц Утамаро туалет,

Прически башенные батских дам.

Увы! вотще ль трудился куафёр,

Коль нам ни прядки рок не сохранил?

Зачем же ты опять встаешь, свежа,

В дожде волос – над сумраком могил?

IV

Плод нашей жизни, соком налитой,

На землю падает, отяжелев.

Когда была ты Евою в раю,

Он не горчил, блаженный дар небес.

Он книгой был, учивший слову «шар»

Не хуже черепа, – и слову «свод»,

И возвращенью в прах земной учил,

Превосходя смиренный череп в том,

Что суть его опасней и хмельней

Того, что в черепе заключено:

Безумец, кто шутить посмеет с ней.

V

Горит, как ярь, закатная звезда:

Она была для юных возжена,

Для пылких женихов и томных дев,

Полынным медом пахнущих. Любовь

Крепит оплот слонов и черепах.

А мне светляк, мигающий в кустах,

Отсчитывает пульс докучных дней.

Ты помнишь, как кузнечики в траве

Перед тобой сновали, как родня,

Когда впервые ощутила плоть

Столь близко – этот бедный сор и прах?

VI

Художник в сорок лет вполне созрел,

Чтоб рисовать туманные пруды,

Где все цвета эфира и воды

Смесились в самый серый, прочный цвет.

А у любви оттенков и цветов

Так много, что не хватит ярлыков

Классифицировать любой каприз.

Когда ж классификатор станет лыс,

Капризы все ужмутся в краткий курс,

Читающийся эмигрантом из

Того, что минуло, в то, что пройдет:

Про Гиацинта новый анекдот.

VII

Спускается небесный караван

С заоблачных, засолнечных высот,

На мулах колокольчики звенят.

Погонщики ведут их не спеша, —

Пока центурионы ржут взахлеб

И кружками колотят по столам.

Истолкованье притчи таково:

Прольется или нет нектар небес —

Нектар земной всегда и пьют, и льют.

Но Деву Незакатной Красоты

Едва ли эти мулы привезут.

VIII

В любви я, как астролог, зрю аспект

Особый, предначертанный душе,

Чьи стадии – цвет, завязь, плод и смерть.

Сей образ тривиален, но правдив.

Мы отцвели. Мы, стало быть, плоды.

Две тыквы желтые, что на лозе

Созрели и надулись, как шуты,

Явив заре, что холодом горит,

Пупырчатые, толстые бока.

Над нами посмеются облака,

И ливень унесет в канаву гнить.

IX

В стихах, кипящих яростью борьбы,

Неистовых, жестоких и прямых,

Как мысли пехотинца, что в бою

Пытает жизнь и смерть, – приди, восславь

Сороколетье, заповедник чувств.

О сердце вещее, не уставай

Фантазиями разрастаться вширь.

Я допрошу все звуки, все слова,

Чтоб принести ей в дар, как трубадур,

Достойный гимн. Ужели не найду

Бравурный и блистающий финал?

X

Эстет нароет у себя в стихах

Мистических источников и струй,

Чтоб как-то спрыснуть пересохший грунт.

Я по сравненью с ним простолюдин,

Мне не вкушать в магических садах

Серебряных и золотых плодов.

Но верю я, есть дерево одно

С вершиной одинокой и сквозной,

Шумящей средь заоблачных высот;

Раз в жизни может птица долететь

До той вершины, – если повезет.

XI

Не куклы мы, чтоб всякая рука

От страсти заставляла нас пищать.

Наоборот, по прихоти судьбы

Смеемся мы, и плачем, и хрипим,

Впадаем в ликованье и в тоску

И в рифму говорим – не оттого,

Что нас измучил основной инстинкт.

Вчера, под размерцавшейся луной,

Средь лилий, окруживших водоем,

Ты помнишь, как внезапно нас настиг

Ликующих лягух утробный хор?

XII

А сизый голубь в синеве кружит,

За кругом круг, над охрою равнин.

А белый голубь падает к земле,

Устав парить. Как сумрачный раввин,

Я смолоду усердно изучал

Природу человека – и нашел,

Что люди – мясо в мясорубке дней.

А ныне я, как розовый раввин,

Вникаю в суть любви. Я вижу в ней

Стремленье, трепыханье и полет.

Но тень ее к земле упорно льнет.

Подательнице музыки

Сестра, и мать, и высшая любовь,

И самая родная из сестер,

Что научают нас не умирать,

И всех благоуханных матерей

Благоуханнейшая, – о царица,

Ожог и жар божественной грозы,

Не охлажденной ни единой каплей

Бурлящей в тучах ядовитой славы, —

В пурпуре дня, в венце простых волос.

Из музык, нам дарованных с рожденья —

Со дня, который нас разъединяет

С сообществом стихий, чтобы в конце

Вернуть земле, готовящей для нас

Ночной приют и ложе, – ни одна

Не дарит нас столь чистым утешеньем,

Столь безмятежным совершенством, свитым

Из наших горестных несовершенств,

Как ты, святая сводница мелодий.

Мы так привязаны к себе самим,

Что поневоле ищем тех созвучий,

Что ближе и понятней нам. Из всех

Тревожащих нас тайн мы выбираем

Лишь те, которые рождают образ

И называют имя, что способно,

Пощекотать, как солнце, нашу память.

О пряная лоза, о куст, о ветка,

Рождающая каждый год одно!

Но и в подобье не переусердствуй.

Оставь творенью