маленькую странность,

Ту самую чудную непохожесть,

Что дарит нам сочувствие небес.

Ведь есть в твоей шкатулке, музыкантша,

Иные ароматы. И в повязке,

Обвитой вкруг чела, сверкают камни

Невиданные. О верни, верни нам

Тот дар, которым мы пренебрегли!

Из французской поэзии

Жоашен Дю Белле

1522–1560

Родился в аристократической семье. Как и Ронсар, входил в группу поэтов «Плеяды», задумавших реформу французской поэзии. Сочинил трактат «Защита и прославление французского языка» (1549). С 1553 года находился на дипломатической службе в Риме, где и написал бо́льшую часть сонетов, составивших его книги «Сожаления» и «Древности Рима».

Сонет

Я больше не кляну тот сумасбродный пыл,

Что вынудил меня растратить вхолостую

Дни юности моей – ту пору золотую,

От коей на земле плодов я не вкусил;

Я больше не ропщу, что столько лет и сил

В трудах неистовых испепелил впустую;

Зато я не дрожал, встречая бурю злую

И у судьбы своей подачек не просил.

Стихи, что смолоду бывали наважденьем,

Мне будут в старости опорой и спасеньем,

Так был копьем Телеф повержен и спасен,

Так ранит и целит искусство Аполлона,

Так, говорят врачи, от яда скорпиона

Противоядие – сушеный скорпион.

Пьер Ронсар

1524–1585

Из старинного дворянского рода. Окончил один из парижских коллежей. Вместе с Дю Белле и несколькими другими молодыми поэтами создал «Плеяду». Состоял при дворе, сочинил три цикла сонетов «Любовь к Кассандре», «Любовь к Марии» и «Любовь к Елене» (посвященные Елене де Сюржер, фрейлине королевы Екатерины Медичи), а также оды, послания и другие произведения. Был прозван «принцем поэтов». Как и Дю Белле, оказался полузабыт потомками и заново открыт романтиками в XIX веке.

Из «Сонетов к Елене»

«Мадам, вчера в саду меня вы уверяли…»

Мадам, вчера в саду меня вы уверяли,

Что вас не трогает напыщенный куплет,

Что холодны стихи, в которых боли нет,

Отчаянной мольбы и горестной печали;

Что на досуге вы обычно выбирали

Мой самый жалостный, трагический сонет,

Поскольку стон любви и страсти жгучий бред

Ваш дух возвышенный всегда живей питали.

Не речь, а западня! Она меня манит

Искать сочувствия, забвения обид,

Надежду оплатив ценою непомерной, —

Чтоб над моей строкой лукавый глаз пустил

Фальшивую слезу. Так плачет крокодил

Пред тем, как жизнь отнять у жертвы легковерной.

«Быть может, что иной читатель удивится…»

Быть может, что иной читатель удивится

Предмету этих строк, подумав свысока,

Что воспевать любовь – не дело старика.

Увы, и под золой живет огня крупица.

Зеленый сук в печи не сразу разгорится,

Зато надежен жар сухого чурбака.

Луне всегда к лицу седые облака,

И юная заря Тифона не стыдится.

Пусть к добродетели склоняет нас Платон —

Фальшивой мудростью меня не проведете.

О нет, я – не Икар, не дерзкий Фаэтон,

Я не стремлюсь в зенит, забыв о смертной плоти;

Но и снегами лет ничуть не охлажден,

Пылаю и тону по собственной охоте.

«Комар, свирепый гном, крылатый кровосос…»

Комар, свирепый гном, крылатый кровосос

С писклявым голоском и с мордою слоновьей,

Прошу, не уязвляй ту, что язвит любовью, —

Пусть дремлет Госпожа во власти сладких грез.

Но если алчешь ты добычи, словно пес,

Стремясь насытиться ее бесценной кровью,

Вот кровь моя взамен, кусайся на здоровье,

Я эту боль снесу – я горше муки снес.

А впрочем, нет, Комар, лети к моей тиранке

И каплю мне достань из незаметной ранки —

Попробовать на вкус, что у нее в крови.

Ах, если бы я мог сам под покровом ночи

Влететь к ней комаром и впиться прямо в очи,

Чтобы не смела впредь не замечать любви!

«Оставь меня, Амур, дай малость передышки…»

Оставь меня, Амур, дай малость передышки;

Поверь, желанья нет опять идти в твой класс,

Где разум я сгубил и силы порастряс,

Где муки адовы узнал не понаслышке.

Напрасно доверял я лживому мальчишке,

Который жизни цвет тайком крадет у нас,

То ласкою маня, то нежным блеском глаз, —

С истерзанной душой играя в кошки-мышки.

Его питает кровь горячих юных жил,

Безделье пестует и сумасшедший пыл

Нескромных снов любви. Все это мне знакомо;

Я пленником бывал Кассандры и Мари,

Теперь другая страсть мне говорит: «Гори!»

И вспыхиваю я, как старая солома.

«Ступай, мое письмо, послушливый ходатай…»

Ступай, мое письмо, послушливый ходатай,

Толмач моих страстей, гонец моих невзгод;

Вложи в слова тоску, что душу мне гнетет,

И сургучом любви надежно запечатай.

Явись пред госпожой и, зоркий соглядатай,

Заметь: небрежно ли прекрасный взор скользнет

По горестным строкам – или она вздохнет —

Иль жалость выкажет улыбкой виноватой.

Исполни долг посла и все поведай ей,

Чего я не могу поведать столько дней,

Когда, от робости бледнея несуразной,

Плутаю в дебрях слов, терзаясь мукой праздной.

Все, все ей расскажи! Ты в немоте своей

Красноречивее, чем лепет мой бессвязный.

Речь против Фортуны

Одэ Колиньи,

кардиналу Шатильонскому