не застает на месте.

Иль участи иной мне сроду не дано;

Иль небесами так, должно быть, суждено,

Чтоб выгода всегда Поэзии бежала,

Чтоб лира, в роскоши дряхлея, не лежала,

Но, бросив шумный Двор, звенела средь полей,

Вдали от почестей, вдали от королей.

Но не одно меня Злосчастье притесняет —

Надежда ложная мне муки причиняет —

Злодейка, что всегда морочит род людской

И за нос водит нас предательской рукой.

Кто произвел на свет обманщицу-надежду,

Посеял семя зла, ужаснейшего между

Неисчислимых зол, напастей, мук и бед,

От коих нам, увы, нигде спасенья нет.

Пандора, для чего с запретного сосуда

Ты крышку не сняла подалее отсюда,

Надежду лживую оставя про запас

На небе, в Тартаре – но только не у нас?

Под вечер, перед сном она ко мне заходит,

Лукавая лиса, и разговор заводит;

Опять меня влечет приманкою пустой,

Воспламеняет ум несбыточной мечтой,

Ревнует за меня, жалеет, как о друге,

Толкует про мои достоинства, заслуги

И шепчет вкрадчиво, смущая мой покой:

«Неужто ты забыл, Ронсар, кто ты такой?»

И отвечаю я назойливой Надежде:

«При славном короле, что нами правил прежде,

Надеяться я мог: французский государь

Был милостив и щедр, и Музе на алтарь

Он приносил дары с великою охотой

И тех, кто ей служил, не оставлял заботой.

А ныне – самому выпрашивать даров?

Но я ж не стременной, не псарь в конце концов,

Не прыткий каменщик, стяжавший три аббатства, —

Столь низким способом искать себе богатства!

Ты надоела мне, пришелица. Прощай!»

Порою, монсеньор, мне хочется подальше

Сбежать от злой судьбы, ее вражды и фальши —

В Тоскану или в Рим, за грань альпийских скал,

Где гнусный взор ее меня б не отыскал.

Глупец, что вздумал я? Злосчастье сбить со следу!

Оно всегда со мной. Границу перееду,

Помчусь во весь опор… Глядь, позади меня

Оно пристроилось на крупе у коня.

Порою тянет вдаль, по океанским водам

Уплыть в Антарктику, к далеким антиподам —

Туда, где замышлял Виллеганьон свой рай

(И вашим именем почтил безвестный край).

Но если бы достать и сил, и прыти юной,

Чтоб бороздить моря, – с моею злой Фортуной

И там не разойтись; она помчит за мной,

Волной гремящею вскипая за кормой.

Ты заблуждаешься, Виллеганьон ученый,

Мечтая изменить и сделать просвещенной

Жизнь простодушную бразильских дикарей,

Что бродят по лесам Америки своей

Нагие, дикие, не зная, есть на свете ль

Подобные слова: «порок и добродетель,

Сенат и государь, налоги и закон»,

Лишь воле собственной покорны испокон,

Лишь гласу естества послушные душою;

Не отягченные ни страхом, ни виною,

Как мы, живущие под гнетом чуждых воль;

Там каждый сам себе – сенатор и король.

Они из-за земли не ссорятся друг с другом,

Не докучают ей остролемешным плугом,

Мир на «мое-твое» не делят никогда,

Все общее у них, как воздух и вода.

Так предоставь же их той первобытной жизни,

Которую они ведут в своей отчизне;

Молю, не искушай счастливых простаков,

Не нарушай покой их мирных берегов.

Чему научишь ты, каких подаришь истин?

Дикарь усвоит счет – и станет он корыстен,

Обучится письму – и станет он хитер;

Начнутся тяжбы, ложь, недружество, раздор,

И войн безумие, и власти притязанья —

Все беды, что идут от преизбытка знанья.

Оставь же их, прошу, в их веке золотом;

Иначе, изощрясь податливым умом

И злобе выучась, – оравою мятежной

Они придут с огнем и лагерь твой прибрежный

Разрушат и спалят, не пощадив людей,

И проклянут тебя с наукою твоей

И самый день, когда негаданно-нежданно

Узрели парус твой в лазури океана.

Страшись же невзначай содеять это зло,

Чтоб рабское ярмо их шею облегло,

Чтоб их сдавил уздой бессмысленно суровой

Закон неслыханный или властитель новый,

Живи, счастливый род, без горя и тревог,

Живи и радуйся! О, если б я так мог!..

О, если б я так мог, я позабыл бы вскоре

Все происки судьбы, все Илиады горя,

Я бы очистил ум от шелухи пустой

И наслаждался бы свободой золотой!

Увы, меня гнетет и мучит неотвязно

Сознанье, монсеньор, того, как безобразно

Я докучаю вам. Но, благородный муж,

Вам ведом этот зуд незаурядных душ

Признанье обрести, снискать успех и славу

И над тупой толпой возвыситься по праву;

Да, над толпой невежд, в которых чувство спит,

Толпой бессмысленной и хладной, как гранит,

Чья мысль убогая лишь по земле влачится,

Толпою, низменной по духу своему,

Враждебной искони отважному уму.

Но чтобы обрести признанье в наше время,

Потребно честь и стыд отбросить, словно бремя.

Бесстыдство – вот кумир, кому подчинены

Все сверху донизу сословья и чины.

Бесстыдство – вот талант, питающий придворных,

Вояк заносчивых, горластых судей вздорных;

Бесстыдство – вот таран, без коего никак

Нельзя продвинуться нам в свете ни на шаг;

И от прямых заслуг – ни прока, ни почета,

Пока бесстыдство им не распахнет ворота.

Но всех бесстыднее наверняка поэт;

Нет жалче существа и неотвязней нет;

Как мушка к меду льнет, внезапно ставши смелой,

И как ей ни грози, и что ты с ней ни делай,

Кружит над мискою, пытаясь каждый раз

Отведать хоть чуток, юлит у самых глаз

И лезет под руку, жужжа бесцеремонно,

Покуда не набьет брюшко свое, сластена!

Так в точности поэт, когда его влечет

Такое лакомство, как слава и почет,

Упорно, страстно льнет к приманке аппетитной,

Присасываясь к ней пиявкой ненасытной.

И вашей добротой вот так же до сих пор

Я злоупотреблял. Простите, монсеньор;

Сейчас я вам пишу