проход к своему месту. Я никогда раньше не чувствовала ничего подобного. Обычно я сдерживаю свои эмоции, справляюсь с ними по-своему.

Только что я отдала пять месяцев своей жизни, чтобы помочь тому, кто заявил, что я недостаточно красивая, как она. Что, черт возьми, это было? Я сажусь чуть ли не в самый хвост самолета, затем делаю селфи. Все предыдущие селфи выглядят шокированными, грустными, растерянными или безумно счастливыми. Это — мое первое злое селфи. Оно располагается рядом с «К ЧЕРТУ ЛЮБОВЬ». Поэтому, я подписываю это селфи: «К ЧЕРТУ ЛУЧШИХ ДРУЗЕЙ». Такими темпами, к концу года, я перестану во все верить. За исключением, может быть, Грир, которая ждет меня в аэропорту, одетая в фиолетовую пачку и держащая воздушный шар с единорогом. Я обнимаю ее так крепко, что она вскрикивает, затем беру свой воздушный шар с единорогом и начинаю планировать свое будущее.

Глава 42

#ЯПОКАЖУИМКАКАЯЯРАСИВАЯ

К черту любовь, к черту Флориду, к черту Кита Айсли и его подружку, которая красивее меня.

Глава 43

#РОЗОВЫЕОЧКИ

Грир не в восторге от Дэллы. Она рассказывает мне об этом, когда мы стоим на верхней палубе парома, пьем яблочный сок из бумажных стаканчиков и наблюдаем закат, окрашенный в розово— фиолетовый.

​— Как она могла, — говорит она. — Почему он с кем-то вроде нее? — В голосе Грир звучит неподдельная горечь. Она выплевывает всю злость, направленные на Кита и Дэллу, и это вызывает у меня улыбку.

​— Ты никогда ее не видела, — замечаю я. — Она не так уж плоха.

— О, конечно, — говорит она. — Но скольких девушек мы встречали похожих на нее? Они повсюду. Обычно о них снимают реалити-шоу.

​— Точно, — говорю я. — Но она была моей лучшей подругой. Я никогда не видела ее такой.

— Ты не замечаешь плохого, Элена. У тебя слепая душа. — Я вливаю свой яблочный сок в Лонг-Айленд.8

​— Эй! Что это значит? — Я пытаюсь скрыть обиду в своем голосе, но Грир слишком хорошо меня знает. Она массирует мне шею, как будто может стереть все повреждения.

​— У него… была слепая душа. Она пробудилась — к чему-то новому, к людям… мужчины.

​— Правда? От этого немного больно, — говорю я. — Словно тебя кинули в ледяную воду.

​— Такова природа. Что веселого быть брошенным в ледяную воду? Вот почему половина мира ходит в розовых очках, смотрит комедии и читает любовные романы.

Я смотрю на нее краем глаза. Мне нравятся комедии и романтика.

— Если ты такая реалистка, почему так одеваешься? — Спрашиваю ее. — Как фея, каждый день носишь один и тот же цвет.

— Потому что хочу, чтобы таков был мир. Я воплощаю свою фантазию в реальность. Но не защищаю себя психически.

Несколько минут я всегда дуюсь после того, как она говорит подобные вещи. Это несправедливо, что она такая красивая и такая мудрая. И если бы я одевалась так, как хотела, чтобы все одевались во всем мире, то это был бы мир — полон сучек, одетые во все бежевое. На мне коричневая толстовка с капюшоном, потому что я — отстой, и потому что у меня слепая душа.

​— Ты же знаешь, они делают это не специально.

​— Кто? — Уточняю я. Ветер играется с ее волосами, раздувая их в разные стороны.

Высветленные пряди продолжают прилипать к ее фиолетовым губам. Она протягивает руку, покрытая лавандовым лаком, чтобы убрать их. Я медленно отступаю, пока она говорит, стараясь быть осторожной.

​— Люди, закрывающие глаза на правду. Они просто пытаются выжить.

На минуту я отвлекаюсь, мой палец застыл над кнопкой камеры на телефоне.

— Кто пытается выжить без правды?

Грир пожимает плечами, и ее рубашка соскальзывает с ее стройного плеча. Идеальная.

— Наверное, люди, которые насытились этим. Или люди, которым было недостаточно. Или люди, которые слишком поверхностны, чтобы оценить всю суть происходящего.

Я делаю снимок, затем опускаю телефон, чтобы посмотреть на нее. Грир — настоящая. Прямо сейчас она — истина. Единственный человек, который по-настоящему переживает за меня и честно говорит, что я многое не замечаю. Если бы я была одной из трех типов людей, я была бы самой бесчувственной. Не сказала бы, что моя жизнь — это риск. Мое детство, как правило, было не богатым, но практичным. Я была настолько недооценена, что превратилась в бежевую сучку. Почему не розовый? В третьем классе мне нравился этот цвет.

​— Грир, — говорю я. — Ты все еще любишь Кита?

Не знаю, почему я это спросила. Грир никогда не намекала на то, что все еще испытывает чувства к Киту. Но сколько раз она говорила, что искусство создается из боли?

«Искусство — это кровь, вытекающая из раны. Не дай ране затянутся; пусть она кровоточит. До тех пор, пока не наберется достаточно крови, чтобы творить».

От такого вопроса, выражение ее лица меняется. Она хмурится, а взгляд мрачнеет.

​— Скажи правду, Грир, — прошу я, затаив дыхание. Ответ на этот вопрос настолько хрупок, что боюсь воздух из моих легких все разрушит. Она поворачивается ко мне лицом, обеими руками убирая волосы с лица. Татуировки на запястьях рук видны на фоне ее белой кожи. БУДЬ на одной стороне, ПРЕКРАСЕН — на другой.

​— Да, — говорит она. — Люблю.

Я отвожу взгляд от Грир на воду. Кит — кукловод сердец. Сколько ещё таких было? Девушки по работе? Из его магистратуры? Я смеюсь над собственной глупостью, но ветер подхватывает мой смех и уносит прочь.

​— О черт, — шепчу, обхватывая голову руками. Все стало ещё запутаннее.

Когда мы забираемся обратно в ее машину, ничего не говорим друг другу. Морщинка, которую я никогда раньше не видела, появилась между бровями Грир после ее признания и до сих пор не разгладилась. Я сижу, ссутулившись, на пассажирском