Добычей золота, как и его приёмкой и изъятием у населения с последующим его хранением, ведали оба наркомата. В системе наркомата финансов для этой цели существовало управление Главзолото. В системе НКВД было Дальзолото, названное так по географической привязке большинства золотодобывающих предприятий к системе лагерей, прежде всего Дальнего Востока.

Третьим субъектом, осуществлявшим хранение, был Госбанк СССР. Доставку золота в центр осуществляла специально созданная для этой цели фельдъегерская служба, с июля сорок первого года – это был шестой спецотдел НКВД. Такая схема сделала закрытой и сверхсекретной важнейшую отрасль советской экономики, контроль за которой единолично и монопольно осуществлял И.В. Сталин. Из-за этого стало почти невозможным узнать, что творилось в важнейшей сфере государственной деятельности в те годы. «Об этом не знает ни Госплан, ни другие органы… Наркомфин знает только, что это золото он должен отпускать наркому внешней торговли не спрашивая…

Сталин правильно понимал, что если бы Госплан знал о наличии такого резерва, то расходовал бы и мы остались бы без достаточного резерва», – писал о расходовании золотого запаса А.И. Микоян.

– Ладно, мы сами решим, кто будет принимать золото Колчака. А вы подумайте, как нам отметить людей, которые нам это золото передают. Это честные люди, и мы не должны оставить их поступок без внимания. И подумайте, как можно использовать это поступление с максимальной пользой. Оба подумайте. Идите, – окончил, прощаясь, эту странную беседу вождь.

Как часто бывало, Берия напряжённо стал думать, что скрывается за словами «отметить людей, которые нам это золото передают». Скрываться могло всё что угодно. И поощрение, и, наоборот, наказание – арест и расстрел «этих людей». И за то и другое можно было потом получить нагоняй, если не угадаешь истинную волю вождя. Но сейчас нужно было поговорить со Зверевым. И потому, выйдя из кабинета в приёмную, он сразу обратился к наркому:

– Арсений Григорьевич, подожди, дорогой. Спросить хочу. При хозяине не стал говорить.

– Слушаю вас, Лаврентий Павлович.

– Давай в гостиной присядем, поговорим.

Зверев позволил Берии увлечь себя в гостиную. Он тоже думал о словах Сталина. В отличие от Берии Зверев не испытывал затруднений с тем, как наградить людей, причастных к сохранению золота Колчака. В этом случае можно было выписать премию, размер которой устанавливался в зависимости от величины пожертвования. Прошли в просторную гостиную, присели рядом на диван. Молчание опять нарушил глава чекистского ведомства:

– Скажи, дорогой, можно определить, где золото царское, а где советское?

– Можно. Если в руках есть образцы того и другого, то лабораторным путём это очень просто установить. Слитки каждой выплавленной партии имеют свои особенности, – ответил Зверев.

– Если за границей получат слиток, они поймут, какой он? Старый или новый?

– Думаю, что да.

– Это хорошо. И вот что ещё хочу спросить… Как получается так, что Евробанк в Париже работает при Гитлере, как работал до войны?

– А почему вас именно Евробанк заинтересовал?

– Там белогвардейцы хранили свой золотой запас.

– Это долго объяснять, Лаврентий Павлович. Но это из ряда тех причин, по которым Гитлер никогда не полезет в Швейцарию, чтобы захватить золото из швейцарских банков. Да может и так статься, что золото хранится вовсе не там, а совсем в другом месте.

– Как так?

– Очень просто, Лаврентий Павлович. Любая война – это перенаправление и перераспределение финансовых потоков, но никогда это не остановка движения денежных средств. Наоборот, – это оживление финансовой деятельности.

– Война войной, а обед по расписанию?

– Вроде того…

– А как отследить денежные потоки?

– Я бы вот что вам посоветовал. Обратить внимание на личности банкиров. Вы поинтересуйтесь, где находятся и чем сейчас занимаются банкиры, покинувшие Россию после революции. Особенно те, кто имел отношение к нашей революции. А потом мы с вами сядем рядком да поговорим ладком. И мне и вам будет и полезно, и интересно.

– Договорились, – протягивая руку, согласился Берия.

Нарком финансов принял рукопожатие. Хотя прежде сторонился подобного проявления служебного этикета в отношении Берии.

После ухода наркомов Сталин поймал себя на мысли о том, что хотелось, как в анекдоте про тифлисского армянина, воскликнуть: «Один! Совсем один!» Точнее, хотелось сказать c кавказским акцентом: «Одын! Совсэм одын!» Ходил вдоль длинного стола по просторному кабинету. Уже и не верилось, что есть в этом мире люди, которые, придя домой, отдыхают. У него и отдых был – менее тяжёлая, спокойная, без нервов работа. Да и дома у него как никогда не было, так и нет. «И уже никогда не будет», – со всей отчётливостью понимал он. Всей страны хозяин, а своего угла нет. Кремль не дом. Это царям он был домом. Ему – нет. Эта дача – тоже не дом. Взял со стола лист бумаги, исписанный ровным, красивым почерком. Перечитал:

Совершенно секретно. Экземпляр один.

Уважаемый товарищ Сталин!

В дополнение к документам о результатах мероприятий сентября – октября 1941 года, довожу до Вашего сведения, что мною от Русского клуба получены полномочия на передачу в распоряжение Советского правительства известных Вам средств из части золотого запаса Российской империи.

Русский клуб считает СССР и Советское правительство единственными правомочными владельцами и законными наследниками означенных ценностей.

Готов в самое ближайшее время передать информацию о закладках золота, осуществленных мной в июле – декабре 1919 года на территории Западной Сибири. Или передать их лично в указанном Вами порядке назначенным представителям.

Грифон.

«Грифон передал письмо через Шапошникова. Это то же самое, что передать из рук в руки. Всё правильно сделал. Тайны такого рода нельзя доверять многим рукам. Доверь он это дело кому-нибудь ещё, – и что было бы делать с ним самим? Стиль записки хороший. Сейчас приходится отчитывать подчинённых за плохой русский язык. Надо сказать, даже командующие фронтами усвоили эти требования быстро. А вот Берия на Меркулова переложил обязанности писать рапорты и приказы. Хоть что ты с ним делай…»

Теперь ему часто приходилось переписываться с Черчиллем и Рузвельтом. Выторговывать танки, самолёты, грузовики. Проблема личного обращения вдруг приобретала неожиданное значение. И тот, и другой обращались к нему «господин Сталин». Понятно, что «товарищ Сталин» для них вещь невозможная. А для него самого «господин Сталин» возможная вещь? Черчилль ещё несколько раз назвал его «ваше превосходительство». Было в таком обращении что-то ущербное, чуть ли не ироничное. Неприятно от этого было. Грифон отдельной служебной запиской докладывал о содержании переписки Маннергейма с главами государств. И с Черчиллем, и с Рузвельтом, и с Гитлером. С первыми двумя понятно. А как, интересно, барон к Гитлеру обращается? Вряд ли он пишет «мой фюрер». Наверное, начинает свои письма словами «господин Гитлер». Почему нет? Надо будет у Грифона при встрече спросить. Встретиться надо. Надо. И не хочется встречаться… Тема разговора такова, что и с членами политбюро обсуждать нельзя. Маннергейм косвенно дал понять, что вопросы провозглашения войны и мира решаются не им. И для убедительности показал Грифону свою переписку с Черчиллем, Рузвельтом и Гитлером. С одной стороны выказал своё нежелание быть заклятым врагом СССР, но с другой стороны он показал ему, Сталину, что это не только его личное желание, но и желание Англии и США. Так или иначе, но сейчас самый протяжённый, советско-финский, фронт остаётся самым стабильным фронтом. А это ни много ни мало – тысячи километров. С этим золотом всё очень не просто…