Хани беззаботно прижалась к папе, уцепившись маленькой ручкой за его большую ладонь.

– Пап, а можно я в следующем году пойду в другой лагерь, где есть кафе? Потому что я ненавижу холодную еду. Там вечно дают засохшие морковные палочки, какой-то вонючий сэндвич и чипсы. Так ведь с ума можно сойти, как ты считаешь, мамочка?

Сьюзан улыбнулась дочери и печально покачала головой.

– Конечно, детка, – просто сказала она. – Это ненормально, и поверь, я знаю, о чем говорю.

Хани с довольным видом посмотрела на отца:

– Я же говорила.

На миг Сьюзан растерялась, не зная, что еще сказать, а затем этот миг обрел ноги и бросился бежать к неловкости. О чем ей говорить в психушке со своим ребенком и бывшим мужем? Наверное, надо задавать им обычные вопросы. Точно!

То, что нужно.

– И чем же вы занимались всю эту неделю?

Хани призадумалась на минуту, затем вдруг просияла.

– У меня был день рождения, да, пап? А ты его пропустила!

Это известие стало для Сьюзан сокрушительным ударом. Седьмой день рождения дочери! Как она могла забыть? Из всего, чего она лишилась – шесть ночей сна, здравый смысл, способность делать коллажи, – это самая большая утрата. Она опустилась на колени перед Хани и взяла ее за руку.

– Ох, детка, прости меня, пожалуйста.

Хани взглянула на отца, ища подсказки, что же ей делать в этой необычной ситуации. Нужно ли вообще что-то делать?

Сьюзан оставалось лишь созерцать Хани и Лиланда, они прекрасно смотрелись вместе, как пара фигуристов, такие изящные, они так привязаны друг к другу, а Сьюзан, как безъязыкий гоблин, топает вокруг их сияющих границ. Это было завораживающее и мучительное зрелище, но она могла лишь издали наблюдать, ее не пускали внутрь, будто она заразная.

– Ты не хочешь рассказать маме о своем празднике? – ласково подсказал Лиланд дочери.

Глаза Хани расширились от воспоминаний, она оторвалась от отца и приземлилась, словно спрыгнув с гимнастического бревна.

– Ах, да, знаешь что? У меня ночевали гости, и мы спали под тентом у папы на заднем дворе. Беннет ужасно боялась, потому что ей до семи лет еще осталось четыре с половиной месяца, а я совсем не боялась, правда, пап?

Сьюзан посмотрела на Лиланда несчастными глазами – большими, жалкими, виноватыми, одурманенными лекарствами глазами…

– А еще мы играли в пиньяту, и у нас были хорошенькие сумочки, которые мы с Кэтлин наполнили всякими штучками из магазина «Все за 99 центов»…

Сьюзан чувствовала себя так, будто ее столкнули с утеса плохих матерей, и она приземлилась по соседству с такими светилами, как Джоан и Лана. Ну, Джуди не настолько хороша, но по крайней мере она забавная… а еще она слышала, что Анна Секстон была довольно странной… и не очень-то было приятно обнаружить Сильвию Платт,[51]умирающую на кухне, – о, вроде бы ей полегчало… И все же им позволено быть плохими в награду за то, что они такие талантливые, выдающиеся артисты, им дают самые большие скидки, а менее одаренным приходится платить по полной за свои безответственные поступки.

Так или иначе слишком рано чувствовать себя хорошо или плохо в такой ситуации. Хотя бы просто чувствовать, точка. Нужно больше практики. Она провела слишком много лет под кайфом, то взбудораженная, то подавленная, она была жестока с собой по поводу и без, а теперь признала себя побежденной. Это стало ее второй натурой, после того, как первая натура доказала свою несостоятельность. Возможно, она сумеет создать и третью. Любить себя, чтобы любить Хани, – и плевать на все остальное. Ну, не на все, конечно. Она не сможет послать подальше лекарства. Эти лекарства ее затрахали. Может, они будут трахать друг друга; отличная групповуха! И постепенно Сьюзан приручит дикого зверя, завалив себя этими чертовыми таблетками, чтоб им пусто было. Она знала, что ей необходимо пробраться между молотом и наковальней. «Тенистые аллеи» – молот, а реальная жизнь – наковальня. Скоро она это увидит – скоро запрыгнет на наковальню так, словно это самое приятное место на земле – сделает вид, будто играет кого-то вменяемого, ведь она сама родом из этого племени, верно? Она сделает это ради Хани. То, чего она не сможет ради себя – почти все на свете, – она сможет ради Хани.

Сьюзан махала вслед Хани и Лиланду, пока их черный «мерседес» проезжал по гравиевой дорожке. Когда они уехали, она была счастлива, что больше не надо изображать идеальное поведение – неважно, какое именно, утомительно даже думать об этом. По дороге в столовую она увидела, как из лимузина выбрался элегантно одетый мужчина и направился к офису; сумка на его плече болталась, как шкура животного. Хелен и Джоан встречали его на веранде. Джоан взяла у него два чемодана «Луи Вюиттон» и нетвердой походкой направилась вместе с ним в Биполярный Дворец, новый родной дом Сьюзан.

Столько народу приходило и уходило, что невозможно было уследить. Но еще сложнее было понять, что хорошего может принести им это краткое пребывание в «Тенистых аллеях». Словно их уносили призраки, вырывая из не совсем обычной жизни, ставшей бесполезной или опасной, в которой они определенно были не нужны. В некоторых случаях себе, в некоторых – другим. И там они оставались до тех пор, пока не были готовы вернуться к нормальности или по крайней мере к пределам нормы. Не то чтоб как новенькие, но все же лучше, чем прежде.

А что еще делать с теми, кого занесло не в ту сторону? Эти несчастные съезжали с рельсов прямиком в «Тенистые аллеи» и оставались здесь до тех пор, пока их не признавали годными для возвращения в мир, для следующей попытки жизни. Здесь были завсегдатаи наркологических заведений, безумные овощи, ждущие, когда эксперты своими натруженными руками соберут урожай их голов и пустят на корм, и тогда им отпустят грехи, и они войдут в землю обетованную.

Кен вернулся к своей старой работе, покинув обезумевшую от тревоги Барби. После того, как он позвонил ей из тюрьмы, она прокралась ночью в музыкальную комнату, разбила лампочку и изрезала себе руки.