class="p1">— Дай вам бог здоровья, детки. Не иначе, как сам Господь вас послал.

Она пыталась обнять нас и поцеловать по очереди. В тесной машине это было неудобно, но она, к нашему неудовольствию, все же дотянулась до нас.

— Ох, как тяжко, когда не знаешь, где твой сын голову сложил. И на могилке не поплакать.

Женщина всхлипнула и стала вытирать глаза концами головного платка. Та, что постарше, которую Варвара Степановна называла Полей, стала ее успокаивать…

Мы нашли траншею и землянку с развороченным накатом и заваленными бревнами.

— Здесь, уверенно показал Пахом.

У Варвары Степановны подкосились ноги, и она, впадая в полуобморочное состояние, почти повисла на Поле, и ее поспешил подхватить с другой стороны майор Сорокин.

Но у самой землянки Варвара Степановна высвободила руки и, оттолкнув Полю, повалилась на травяной холм и завыла, запричитала. В голос. Жутко. До мороза на коже, выплакивая последние слезы.

Она жаловалась сыну на свое сиротское житье, на одиночество. Она жалела сына и жалела себя без него. Она кляла судьбу за то, что она, мать, все еще живет, а он, которому жить бы да жить, лежит в земле. Поля несколько раз подходила к распластанной Варваре, пытаясь поднять ее, и все уговаривала:

— Ну, хватит, Варь. Вставай, пойдем. Хватит.

Но та, цеплялась за траву, не хотела оторваться от холмика у землянки.

И невиноватые майор и сержант чувствовали вину оттого, что стоят здесь живые и невредимые и ничем не могут помочь этой убитой горем женщине.

А Варвара все причитала, и плач ее разносился далеко окрест…

Я не заметил, как плач Варвары стал удаляться и слился в один сплошной гул. Мои глаза начала застилать пелена, а гул усиливался и все сильнее давил на ушные перепонки. Я хотел зажать уши ладонями, но руки налились свинцом, и я не мог пошевелить ими. Но тут же пелена рассеялась, и я увидел Варю, распластанную на травяном холме. Только это была не Варя. И землянки никакой не было. В стороне от дороги на холме стоял небольшой деревянный памятник, обнесенный деревянным частоколом, выкрашенным синей масляной краской. Вдали виднелось село… Да это же бабушка Паша! Я не видел ее лица, но почему-то знал, что это она, недавно умершая нищенка, явившаяся мне уже однажды то ли во сне, то ли наяву.

Наверно, я никогда не смогу привыкнуть к этому необычному состоянию невидимого свидетеля несуществующей реальности. Все происходит в абсолютном безмолвии, и все яркое и живое движется в отличие от него очень медленно и кажется совсем нереальным.

Две женщины оттащили бабушку Пашу от могилы и силой увели. Бабушка совершенно обессилила, и ее почти несли. Люди расступились, сочувственно смотрели на нее и плакали…

Очнулся я уже в машине. Пахом испуганно смотрел на меня, а майор Сорокин озабоченно спрашивал:

— Ну, как, герой? Сейчас получше?

— Ничего, нормально, — вяло, с вымученной улыбкой ответил я.

— Это солнце! А я уж испугался. Зову, а ты будто не слышишь.

Тащил тебя, словно статую. У самой машины только стал ногами шевелить.

— Солнцем напекло, — убежденно сказал сержант. — У нас такое часто случалось. Идешь, пыль, солнце так жарит, что плюнь на ладонь — зашипит. Так идешь-то не час, не два, а верст тридцать прошагаешь. Глядишь, кто-нибудь из слабонервных и грохнется в обморок. Ничего, водичкой побрызгают, в обозе пару часов побудет и опять топает.

Женщин высадили у Полиного дома. Майор попрощался с ними, пожелал Варваре Степановне счастливого пути и повез домой нас с Пахомом. Нас подвезли к Голощаповскому крыльцу, и джип сразу окружили пацаны. Машины на нашей улице были редкостью. Соседи видели из окон, как мы с Пахомом долго вылезали из машины и майор жал нам руки.

Дома я нехотя поел, лениво отвечал на расспросы матери, полистал учебники и, наконец, взял книгу, которая лежала в зале на столе. «Психиатрические эскизы из истории», П.И. Ковалевский, СПб 1898 г», — прочитал я. Очередная книга, которую где-то выкопал отец.

Некоторые места, казавшиеся отцу важными, он подчеркнул. Я стал читать: «Более интересное и менее понятное в Жанне (Д» Арк) — дар предвидения и предчувствия. Трудно определить, что в передаваемом было правдой и что вымыслом. Со своей стороны мы можем сказать, что такие явления, несомненно, существуют. В них лежит частью та тонкая чувствительность, которая присуща лицам мечтательным с живым воображением, частью — область бессознательного и поныне для нас мало выясненного и непонятного».

Вот еще подчеркнуто: «Мы часто слышим об особенной способности некоторых лиц к предчувствию и даже предвидению… Когда у нас требуют объяснения этому явлению, то мы только находимся сказать, что это есть «особенная неведомая нам способность… Да мы и правы, говоря, что эта способность нам неведомая, потому что она нам недоступна. А кто знает, может быть… этот дар «предвидения» обязан своим существованием особенной способности людей рассматриваемой нами категории к расширению области восприятия… То что для нас кажется предвидением, для них это будет естественным ведением… А кто нам может поручиться, что люди не имеют более богатых и нам недоступных качественных восприятий? Это вполне возможно. В таком случае, в их сознание проникают новые ощущения, нам недоступные и непонятные, которые и создают в них те явления, которые известны у нас под именем предвидения».

— Галиматья какая-то, — мелькнуло у меня в голове. Глаза слипались, я отложил книгу и, не выключая света, провалился в мертвый сон.

В какой-то момент мне приснился сон, яркий и реальный до мелочей, как явь. То есть, это было больше, чем сон. Словно, мне кто-то навязывал некий ход событий, составленных из кусков, но связанный последовательным действием.

Мне опять снилась бабушка Паша.

Сначала в церкви. Она ставит святым по свечке. Долго молится, ее благословляет батюшка…

Бабушка Паша достает из сундука чистое белье, черное платье, черный кружевной платок. Потом сидит неподвижно на кровати, прямая и строгая, во всем черном. Ее застывшее лицо, оттененное черным кружевом, похоже на мумию. Лицо пугает женщину, которая вдруг появляется ниоткуда и зовет ее тихо:

— Бабушка.

Глаза бабушки Паши моргнули, и она чуть повернула голову, давая знать, что слышит.

— Скоро ехать. Надо б поесть перед дорогой. Бабушка Паша послушно встает и идет за женщиной, в которой я узнаю мать Витьки и Володьки тетю Мотю, соседку бабушки Паши…

Бабушка Паша с тетей Мотей едут автобусом. Народу в автобусе много, но их усаживают, уступив место. Они чужие, и на них смотрят с любопытством.

— Извините, вы чьи ж будете? — спрашивает кто-то.

— Она к сыну едет.