Похоронен он у вас, — спешит объяснить спутница бабушки Паши и добавляет:

— В войну погиб.

В автобусе становится тихо.

А вот сон повторяет ту же полуявь, которая явилась мне, когда мы ездили с майором Сорокиным и двумя женщинами в лес и показывали место гибели сына Варваре Степановне.

Только плач бабушки Паши теперь явственно слышен и раздирает душу…

И вот последний отрывок сна. Рослый, плечистый мужчина с усами и усталыми глазами говорит бабушке Паше:

— Я председатель здешнего совхоза. Слыхал я, мамаша, к сыну приехали. Добро. Побудьте у нас, погостите. Если нужно что, не стесняйтесь… А люди у нас добрые, приветливые.

— Спасибо вам. Мы сегодня едем, — ответила за бабушку тетя Мотя.

— Чего ж так спешите-то? — спросил председатель.

— А плоха я теперь сынок… Домой поспеть надо. Теперь смерти ждать буду.

Бабушка Паша перекрестилась. Потом обратилась к председателю:

— Сынок!.. Я тут денег собрала… на памятник.

Председатель перебил, видно, ему было неловко:

— Да мы, мамаша, не забываем погибших-то. За могилой ухаживаем. Конечно, памятник деревянный…

— Да ты не обижайся, сынок. Могила ухоженная, и памятник хороший… Но ты уж возьми эти деньги. Я всю жизнь копила… Сделай уважение, поставь памятник большой, красивый.

— Много денег-то? — спросил председатель.

— Пять тыщ тут.

Бабушка положила на стол деньги:

— Мне они без нужды. Это для них, для ребят…

А потом я снова умирал вместе с бабушкой Пашей. Снова летел в бесконечную бездну, снова вокруг все рушилось и разноцветной мозаикой кружилось перед глазами.

Глава 7

Разговор матери с тетей Ниной. Моя бабушка Василина. Сын Николай и невестка Зинаида. Простое решение.

Проснулся я от скрипа половиц и чугунного стука сковородок о плиту. Это мать готовила завтрак. Я вспомнил сон, но, как ни странно, он меня не угнетал. Я выспался и чувствовал себя бодро. А когда я вспомнил, что сегодня воскресенье и не надо идти в школу, от удовольствия засмеялся. Я не стал вскакивать с постели, как делаю всегда, когда опаздываю в школу, позволив себе еще немного полежать, и даже чуть задремал, но, услышав голоса матери и тети Нины, окончательно проснулся.

— Мы вчера с Юрием Тимофеевичем в «Родину» ходили на «Индийскую гробницу». Я, Нин, так наплакалась. — Это говорила мать.

— А я все никак не попаду. Там билетов не достанешь. Такая очередища. — Это голос тети Нины.

— А нам знакомый Юрия Тимофеевича с работы достал. А так, что ты, разве выстоишь.

— Расскажи, Шур, — попросила тетя Нина.

— Сейчас расскажу, — пообещала мать и залилась вдруг тихим смехом.

— Что? Ты чего Шур? — тетя Нина невольно заразилась материным весельем, и в ее голосе тоже прорывался смех.

— Перед сеансом пел московский артист Бунчиков.

— Это тот, который по радио поет? — удивилась тетя Нина. — Они еще с Михайловым поют «Нелюдимо наше море». Этот баритоном, а Михайлов басом.

— Этот, этот, — подтвердила мать. — Так ты не поверишь, у него губы подкрашены.

— Да что ты? Как у женщины?

— Ну, не так ярко, но заметно. Я спрашиваю у Юрия Тимофеевича, зачем, мол, это? А он говорит: «Это же артисты. Они перед публикой выступают. И глаза подводят, чтобы ярче внешность была. Освещение-то искусственное, и черты лица, как бы, расплываются».

— И глаза подводят? — ахнула тетя Нина.

Потом мать с тетей Ниной о чем-то шептались. Тетя Нина засмеялась, потом наступила пауза, и тетя Нина снова попросила:

— Ну, расскажи про кино-то?

Я надел штаны и вышел на кухню.

— Привет, жених, — приветливо улыбнулась мне тетя. Нина. Я по обыкновению буркнул под нос что-то вроде «здравствуйте» и стал поддавать снизу ладонями носик рукомойника. Я терпеть не мог это тети Нинино «жених».

— Ладно, расскажу, только покормлю своих мужиков, — пообещала мать, и тетя Нина пошла было к себе, но вернулась:

— Да, Шур! Ты знаешь новость-то?

— Какую? — не отрываясь от плиты, спросила мать.

— Жорик-то с Анькой расписались. На ноябрьские свадьбу играть будут.

— Да ты что? — мать оставила сковородку, которую уже взяла за ручку, чтобы снять, на плите и быстро повернулась к тете Нине.

— Добился все же! — мать засмеялась довольным смехом.

— Где же свадьба будет?

— Вроде, у немца, У них места много.

— А жить где?

— А это у него. У Жорки хоть и одна комнатка, но большой коридор и чулан как комната. Можно спальню сделать… Жорку, Шур, как подменили. Водки в рот не берет. И все с Анькой вместе.

— А что? Я ж говорила, как жить-то еще будут!

— Ну, это ты не загадывай! Все мужики начинают хорошо, да кончают плохо, — тетя Нина засмеялась и ушла к себе.

Из коридора донеслись оживленные голоса тети Нины и Туболихи. Мать направилась было к двери, чтобы посмотреть, что там стряслось, но дверь широко раскрылась, и на пороге появилась бабушка Василина, моя любимая мудрая бабушка, мать отца. В одной руке небольшой узелок, в другой обструганная клюка. Одета она была нарядно и ярко, как одевались испокон веков в деревнях на Брянщине; белая рубаха, расшитая крестом, понева из домотканной ткани и что-то вроде тюрбана на голове, кажется, это называется повойник. Видно было, что бабушка очень устала. Она поискала глазами и перекрестилась на угол, потом поклонилась матери:

— Здравствуй, Шура, здравствуй, детка!

Они с матерью расцеловались.

Увидев меня, она заплакала и стала жадно целовать меня в щеки, в глаза, куда попадала.

Меня всегда раздражали поцелуи, и я считал, что давно вырос из этих телячьих нежностей, но когда это делала бабушка Василина, я почему-то не чувствовал стыда. Мне было радостно от ее чистой беззаветной любви и хотелось плакать, уткнувшись в ее колени.

Бабушка, почему ты плачешь? — проглатывая комок, подкатиший к горлу, но счастливый, спросил я, высвобождаясь из ее объятий.

— А жалок ты мне, дитенок! И все вы мне жалки, — заключила Василина и передником вытерла голубые, как васильки, но поблекшие и затянутые мутью глаза.

Вышел oтец, и они обнялись.

— Как же ты добралась одна? — удивился отец.

— А пешком, — просто ответила бабушка.

— Через весь город? — у отца приподнялись брови.

— А ничего! Где посижу, отдохну. Помаленьку. Да здесь всего верст шесть будет.

Отец увел бабушку в зал, и они о чем-то долго говорили вдвоем. Потом отец говорил тихо с матерью на кухне, а я сидел с бабушкой. Мать что-то возражала, в голосе отца появилось раздражение, и он стал что-то выговаривать ей. Затем все быстро успокоилось.

— Бабушка будет жить с нами, — объявил отец. Мое сердце радостно запрыгало, и я прижался к бабушке Василине.

Вечером я рассказал