тела, простыня была измята, одеяло откинуто в сторону, на подушке осталась вмятина. Но обитатель комнаты превратился в невидимку.

– Мэри? – я сглотнула слюну. – Ты здесь?

Она должна быть здесь – или я сошла с ума. Я только что слышала шаги босых ног, а окошко было чересчур узко, чтобы Мэри сумела в него протиснуться.

Я полностью распахнула дверь.

Увидела маленький столик, косой потолок.

В комнате никого не было.

Но как же шаги? Я ведь слышала шаги. Или не слышала?

Не зная, что и думать, я, не отходя от порога, наклонилась вперед – и тут что-то набросилось на меня изнутри, из-за двери. Меня схватили за руки. От ужаса я не сумела даже закричать.

– Энн, Энн!.. – Это вопила Мэри Брэддок. На ней была ночная рубашка, волосы растрепались. Лицо – белее, чем свеча в ее руке. – Энн!..

– Мэри, что с тобой? Я здесь, я рядом… Что случилось?

Но она не могла ничего объяснить. Только трясла мои руки и взирала на меня с ужасом, которого мне никогда не забыть. Бледность ее в тусклом свете казалась желтушной. То было порождение самого большого страха, который только может испытать человеческое существо.

В голову мне пришло только одно объяснение: Мэри увидела кошмарный сон. Я мягко подвела ее к постели и уложила.

– Энн! Энн! – Ужас ее не отпускал. – Помоги мне!

– Мэри, скажи, что мне сделать? Я не ухожу, я тебя не оставлю, я здесь… Успокойся, это был только сон…

– Посмотри! Посмотри на него!

Она указывала куда-то позади меня.

На потолок.

Я подняла голову, чувствуя, что сердце мое вот-вот перестанет биться.

На потолке ничего не было. По крайней мере, ничего такого, что я была способна разглядеть. Да, это был косой потолок мансарды, ровный и пустой – ну, может быть, слегка пострадавший от сырости. А ветер завывал как привидение.

– Что ты видишь, Мэри? Что ты там видишь?

Кажется, она продолжала спать. А потом…

Боже мой, как же страшно об этом писать…

Руки мои, удерживавшие Мэри на постели, ощутили какую-то перемену. Мэри как будто внезапно одеревенела. А глаза распахнула широко-широко, словно другая, привычная Мэри взывала о помощи из этой кукольной оболочки.

– Тот… человек… в цилиндре! – прошептала она и снова протянула руку.

Мэри снова указывала на потолок. Я снова посмотрела, но ничего не увидела. Я перевела взгляд на ее палец: он медленно изгибался, словно хвост напуганного зверька. А потом он упал, дернулся и замер в неподвижности на постели вместе с ее ладонью, с ее рукой, со всем ее телом.

Но глаза оставались отрытыми.

Открытыми, как два круга с двумя прямыми линиями вместо век.

Несостоявшееся представление

Мне никогда не забыть, как раскачивался гроб, который опускали в могилу; помню и раскрытые зонты, которые не защищали от горизонтального дождя и яростного ветра.

Кингстонское кладбище на севере Портсмута вобрало в себя всю мою жизнь. Родители, похороненные всего в нескольких ярдах от вечного пристанища Мэри Брэддок, – это часть моего прошлого. И вот оно, мое настоящее.

Священник по фамилии Моррисон торопливо произнес положенные молитвы. Его было сложно понять из-за беспрестанных остановок, ведь страницы молитвенника перелистывались сами собой. Все мы, штатные медсестры Кларендона, стояли у могилы, обнимая друг друга; здесь же находились и служанки, большинство приходящих медсестер и миссис Гиллеспи. Доктор Понсонби и мистер Уидон укрывались под ненадежной защитой зонта Джимми Пиггота. Конечно, не обошлось без участия сэра Оуэна и Альфреда Квикеринга: первый смотрелся элегантно, второй – мрачно. Пришли даже Салливан и Клара Драме: девочка была как камея из слоновой кости среди черноты; изумитель держался в стороне, дождь стекал с полей его цилиндра. Доктор Дойл тоже присутствовал на похоронах, в руках он держал траурный венок.

Льюис Кэрролл стоял прямо передо мной под защитой собственного зонта, и был он бледнее самой бледности. На всем кладбище не нашлось бы лица белее, чем у Кэрролла, – за исключением того, на которое сыпалась земля.

У Брэддок в Лондоне жили два брата, а родители уже умерли. Братья держали мясную лавку. На похороны приехал только один. Он был пышнотелый, в черном потертом костюме и таком же пальто, и являл собою живое подтверждение, что возможно жить с таким же лицом, как у родной сестры, и при этом иметь злобный вид вместо добродушного.

Мир – сложная штука.

Я почти ничего не помню о том дне.

Шел дождь. Вот в чем я уверена.

Когда мы возвращались в Кларендон-Хаус, миссис Гиллеспи, одетая в траурное платье, которое она надевала много лет назад на похороны своего мужа, как бы между делом сообщила нам, что театр «Гленроуз», в репертуар которого входила романтическая мелодрама «Эта жизнь», первым отменил все свои спектакли из-за дождя.

Прогулка по баракам

1

В детстве слабый дождик навевал на меня печаль.

И наоборот, ливни с их доисторической мощью приводили меня в восторг.

Теперь я взрослая, и мне одинаково неприятны и дождики, и ливни, потому что я думаю только о здоровье, безопасности и благополучии.

В моем возрасте погодные условия лишены волшебства: они либо благотворны, либо вредоносны.

Ливень хлестал Портсмут целый день без передышки. Затоплен оказался не только театр «Гленроуз». К несчастью, Кларендон-Хаус не оказался исключением, и когда мы вернулись с похорон, служанки выбежали нам навстречу с воплями: вода проникает в дом сквозь щели в досках угольного склада со стороны проспекта Кларенс; подвал со всеми новыми сооружениями тоже затоплен. Мы наравне со служанками принялись вычерпывать воду, а время было уже позднее. Я видела, что мистер Салливан тоже помогает – он ходил с ведром вверх и вниз по лестнице. Потом подоспели мужчины со своими инструментами. Репетиции пришлось отменить.

В наклонном потолке моей комнаты обнаружилась прореха. Я подставила свой умывальный таз. Я была почти благодарна непогоде и протечкам – они не оставляли мне времени на раздумья.

В детстве я не догадывалась, что в моей жизни будут моменты, когда мне не захочется думать.

С возрастом женщина меняется.

А если учесть, что альтернатива – это участь Мэри, я благодарна за такую перемену.

2

Ту ночь я провела, зарывшись под одеяло. Поначалу капающая с потолка вода и мои слезы состязались между собой в едином уравновешенном ритме. Победила протечка – ведь природные явления всегда долговечнее, чем наши эмоции. Я несколько раз просыпалась, видела несколько обрывочных