– Спасибо, конечно, Саня, что не дал дурнем помереть. Слушай, а поточнее этот твой компьютерный гений не может место определить?

– Вряд ли, – покачал головой Морин. – Тем более за столько лет. На небольшой глубине… Полторы тысячи метров, плюс-минус полтысячи – это очень хорошая точность подобных расчетов, Миша!

– М-да… Серьезно, спасибо, друг! Без тебя я так и копался бы вокруг той отметки!

– Свои люди, – с достоинством кивнул Морин. – Сочтемся! Считай это моим интеллектуальным вкладом в наше предприятие! Кстати, раз уж мы компаньоны – может, пора меня и просветить насчет того, что мы, собственно, ищем?

Рассказ Алдошина занял около двадцати минут – с уточняющими вопросами Морина и ответами на них.

– Пятьдесят миллионов долларов! – задумчиво покачал головой Морин. – За пятнадцать старых мечей… По три лимона на штуку… Миша, а они действительно столько стоят?

– Я не нашел полного списка императорской коллекции, Саня. В специальной литературе упоминается шесть-семь наиболее известных клинков. Возможно, такого списка вообще не существует, а сама коллекция стихийно образовалась в момент ее передачи американским оккупационным властям. Десяток мечей, допустим, хранился в императорском дворце, остальные – у родственников. А раз нет списка – значит, нет и имен мастеров-оружейников. А имя может составлять половину стоимости. Так вот: наиболее ценная японская катана была продана на аукционе в Лондоне шесть лет назад за восемьсот пятьдесят тысяч долларов. Если продавать мечи из императорской коллекции по отдельности, то цена каждого вряд ли зашкалит за миллион. А вот цена полной коллекции сильно увеличивается.

– А я полагал, что покупка оптом всегда дешевле, – удивился Морин.

– Только не в антикварке!

– Верю, верю! Теперь последний вопрос, компаньон: а другая цена этого национального достояния? Это ведь национальное достояние Японии, я правильно понимаю? Ага, правильно. Скажи мне по совести, Миша: сколько лет со строгой изоляцией мы можем «огрести» за занятие данным промыслом?

– Даже административного штрафа не выпишут, Саня, если поймают, – твердо заявил Алдошин. – До определенных событийных пределов, конечно. Мы не разоряем никаких древних могильников, не лезем грязными лапами черных археологов в слой древних культур. Мы ищем потерю! Которая, кстати говоря, даже в розыск не объявлена! А вот когда найдем и попытаемся сами продать, тем более за пределы нашей благословенной родины, вот тут и наступит бремя уголовной ответственности! Причем по нескольким серьезным статьям уголовного кодекса. Но мы этот кодекс, Саня, будем чтить! Чтить святее, чем в свое время Остап Бендер. Мы находим и передаем находку своему нанимателю. Пе-ре-да-ем, Саня! А наниматель финансово нас благодарит – сие тоже не криминальное действо. В самом худшем случае, у нас конфискуют это вознаграждение. Это – максимум! А всю полноту ответственности несет наниматель. Причем заметь, Саня: если он развесит эти пятнадцать мечей в собственной спальне, то тоже отделается конфискатом!

– Убедил, Миша! – Морин поднял обе руки, вооруженные новой парой бутылок из холодильника. – Убедил, и я с тобой!

Вчерне составили вдвоем план поисковых работ – «на чистовую» его было решено поглядеть и окончательно утвердить на трезвую голову, с утра пораньше. По предварительным прикидкам, решили пересесть с машины на лодку в Стародубском, «спуститься» оттуда на юг, до места обнаружения самолета, и начать прочесывать берег оттуда.

– Одно хорошо: места там тихие, удивительно безлюдные, – отметил Алдошин. – Если бы твой компьютерный гений определил начало донного дрейфа – или как он на вашем языке правильно называется? – южнее, то пришлось бы работать на глазах у рыбаков-прибрежников, а то и в их стане. Но «долбежки», Саня, я тебе доложу… Вагон и маленькая тележка! Пляж соленый, минерализированный – «клюшка» с самой крутейшей катушкой на таком грунте погрешности дает. Придется для тебя, напарник, металлоискатель срочно покупать: один я на этих полуторах километрах до «белых мух» проколупаюсь! И мастер-класс с тобой по работе с «клюшкой» проводить. Навык, по себе знаю, недели через две приходит.

– Обузой буду первое время, понимаю. Но обещаю наверстать, герр оберст!

– Ладно тебе! Парень ты сообразительный, Саня, и это вселяет оптимизм. Опять же, «смежник» – под водой лихо ищешь. Значит, и на земле освоишься быстрее, чем копарь-«первоходок». Давай решать, что с оружием делать будем!

– А что с ним решать? – удивился Морин. – У тебя вертикалка о двух стволах, я у ребят пошукаю и ружьишко раздобуду.

– Немножко не то, Саня! Наш лучший друг, Витька-Проперухин, навряд ли обо мне позабыл. И я вполне допускаю очередной его наезд – силами каких-нибудь новых вадимов из Долинска… Ты не улыбайся, не улыбайся, Саня! Копари – люди жесткие. И у них, почти у всех, что-то из старых окопов отрытое, но вполне пригодное для применения имеется. На западе России – тэтэшники и вальтеры с парабеллумами. Здесь, насколько я знаю, револьверы больше в ходу – если не считать японских намбу. А мы с тобой, считай, на чужой «огород» залезем.

– Миша, я человек мирный! А ты мне какие-то страсти по ушам развешиваешь! Что, по-серьезному нас перестрелки ждут?

– Мы готовы должны быть к наездам, Саня! Ты только прикинь: в обеих руках «клюшка» поисковая, наушники. Ружье за спиной. И проперухинская команда вдруг из-за деревьев выходит… Тебе нужно от «клюшки» аккуратно, чтобы не расколотить ее, руки освободить, ружье со спины перетянуть, курок взвести, либо затвор передернуть. Скажи-ка, Саня, сколько раз нас за это время продырявить успеют?

– Миша, боевое оружие – это срок верный за одно хранение. Чтобы нашу команду нейтрализовать, тому же Витьке-Проперухину надо только участковому местному стукнуть. И мы «поплывем»… Нет, я не согласен, Миша! Извиняй!

– Ладно, на себя грех возьму, – согласился Алдошин. – Но ракетница-то тебя, щепетильный ты наш, устроит? Или травматика?

– Другое дело, герр оберст!

– Ну и слава богу! Давай дальше соображать – что нам в поле пригодиться может!

Письмо пришло на факс организации, размещенном в здании № 7/19 в Казанском переулке Москвы в 07.15 утра. Когда факсимильный аппарат зажужжал и на приемный лоток скользнула бумага, дежурный офицер готовил документацию к утренней пересмене. Он вынул единственный лист полученного сообщения, пробежал его глазами, пытаясь определить конкретного адресата. Дернул углом рта, прочитав первую строчку письма, выделенную жирным шрифтом: «Внимание! Готовится преступление международного масштаба!» Дальше он читать не стал – это не было в его компетенции.

С сообщения было снято две копии на обычной офисной писчей бумаге. Одна из копий легла в папку с надписью «Секретариат», другая – в папку информационно-аналитического отделения. Оригинал, как обычно, отправится в архив, где с началом рабочего дня его оцифруют, присвоят входящий код и занесут в файлы памяти глобальной телекоммуникационной системы «1-24/7».