Но если бы мы ограничивались лишь точным подражанием нашим предкам, никакого прогресса не происходило бы. Поэтому каждое поколение также дополняет знания и опыт предыдущих поколений. Аналогия с храповиком, то есть механизмом, который преобразует циклическое движение в поступательное и при этом не дает прогрессу двинуться вспять, возможна здесь потому, что мы делаем собственные открытия, опираясь на опыт наших предшественников.

В эффекте храповика находит отражение и то обстоятельство, что в детстве мы учимся иначе, чем во взрослом возрасте. Для взрослых освоение нового навыка – дело медленное и болезненное, требующее пристальной сосредоточенности. Дети, как мы уже убедились, учатся бессознательно и без усилий. Поэтому каждое новое поколение быстро впитывает все накопленные новаторские решения прошлого, часто даже не зная этого, – рассказанная мной история про Устройство звучит так поразительно знакомо для людей моего поколения, потому что мы уже родились в окружении напечатанных слов. Новое поколение, в свою очередь, будет сознательно изменять устаревающие практики и изобретать новые. Они примут все прошлое как собственное достояние, двигаясь к будущему.

Подобные поколенческие сдвиги – двигатель культурного обновления, и они особенно важны для перемен технологических. Но поколенческие сдвиги не ограничиваются лишь изобретением новых технологий. Они также порождают непредсказуемые стилевые изменения, такие как исторический переход от языка, танца или моды елизаветинской эпохи к языку и культуре современности. Даже в эпоху неолита орнамент на глиняной утвари менялся от поколения к поколению. Поколенческие сдвиги происходят разными темпами в разных местах и в разные исторические эпохи. Нынешние перемены, бесспорно, кажутся очень стремительными, однако такого рода изменения – это универсальная и всеобъемлющая черта человеческого развития.

То, что дети учатся так быстро и бессознательно и так успешно впитывают культурную информацию, само по себе позволяет передавать инновации следующему поколению. Но некоторые данные показывают, что дети, и в особенности подростки, зачастую оказываются на переднем крае технологических и культурных перемен.

Систематические исследования – так же как и повседневный опыт – показывают, что дети инициируют изменения в языке[241]. Дети иммигрантов быстро и без усилий выучивают язык новой родины, который их родители и старшие родственники, возможно, так никогда хорошенько и не освоят. В сущности, дети эмигрантов часто служат переводчиками для своих родителей – и в языковом, и в культурном отношении. Когда люди с самым разным языковым бэкграундом оказываются собраны вместе, они могут изобрести очень упрощенные языки-пиджины. Но следующее поколение детей преобразует эти простые коммуникативные системы в полноценные креольские языки – то есть новые языки, обладающие всей сложностью естественных[242]. Новые слова, грамматические правила и даже новая фонетика – все это чаще всего сначала появляется в среде подростков[243].

Например, в американском английском интонационная манера uptalk – то есть произнесение утверждения с восходящей интонацией (как в вопросе) – некогда была характерна лишь для небольшой группы калифорнийских девочек-тинейджеров, известных как valley girls – “девушки из долины” (в популярную культуру эта интонация проникла с песней Фрэнка Заппы Valley Girl (1982), записанной при участии его четырнадцатилетней дочери). Сегодня эта манера речи широко распространена в американском английском в поколении тех, кому под тридцать.

Представители моего поколения, возможно, поморщатся, услышав эту восходящую интонацию. Но сегодня, вопреки популярной мифологии, интонация uptalk, по сути дела, стала скорее маркером статуса и власти, чем неуверенности в себе или незащищенности[244]. Научные руководители чаще используют ее в общении с подопечными, а начальство – с подчиненными, чем наоборот.

Молодежь и особенно подростки часто становятся лидерами перемен в популярной культуре. В начале XIX века именно молодые люди первыми освоили считавшийся сексуальным, скандальным и неприличным танец под названием “вальс” и увлеклись не менее сексуальной и скандальной новой формой развлечений под названием “роман”. В XX веке подобными новшествами стали рок-н-ролл, панк, хип-хоп, мини-юбки, татуировки, а также тренировочные костюмы в качестве повседневной одежды (согласна, очень несправедливо, что мы, поколение бэби-бумеров, узурпировали приятные и удобные формы культурного бунта – например, длинные волосы и гитары, – оставив нашим детям разные болезненные варианты вроде татуировок или пирсинга).

У других животных культурное новаторство и передача культурных достижений следующим поколениям встречаются значительно реже, чем у человека. Однако есть некоторые свидетельства того, что, когда такие инновации все же имеют место, они также изобретаются и передаются дальше именно молодежью. В одном из самых знаменитых примеров культуры в животном мире японские макаки научились обмакивать сладкий картофель в океанский прибой – это позволяло и смыть с клубней крошки земли, и придать им приятный соленый вкус. Ученые смогли воочию наблюдать эту культурную инновацию в динамике: ее изобрела юная самка, еще не достигшая половой зрелости, потом навык распространился среди других молодых макак, а затем уже и среди остальных самок (похоже, что доминантные старые самцы это умение так и не освоили)[245].

Конечно, многие технологические и культурные новшества рассчитаны на высокий уровень навыков и разработаны взрослыми. Но даже в этих случаях детская тяга к новизне способна изменить способ, которым следующее поколение усвоит эти инновации. Один из парадоксов культурной передачи заключается в том, что взрослые склонны усваивать поведение, которое они наблюдают у большинства других взрослых, – мы по природе своей конформисты. Однако многие инновации по определению начинаются как нечто, что делают лишь считанные единицы. Тот факт, что именно молодые люди, и в особенности подростки, с большей готовностью готовы принять относительно широкий спектр необычного поведения, гарантирует, что даже очень необычные изобретения сохранятся и будут переданы дальше.

Итак, детство на самом деле вовсе не какая-то “эпоха невинности”, в течение которой дети защищены от технологических и культурных перемен; напротив, детство и есть тот тигель, в котором отливаются эти перемены. Это одновременно и период, когда инновации легче всего усваиваются, и – особенно у подростков – период, когда они легче всего возникают.

Мы склонны думать об инновациях нашего собственного поколения как о “технологиях”, в то время как инновации прошлых поколений представляются нам просто материальными объектами. Однако напечатанные на бумаге книги и сработанные плотником деревянные столы у меня в кабинете – такие же образцы высоких технологий, как компьютер или смартфон; просто эти технологии немного более старые.