Боже мой, Боже мой. Куда?! В подъезд. В подъезд нельзя, Алла. Они загонят тебя наверх, на чердак, как зверя. И спокойненько отстреляют, в темноте и тишине. Разве какая старуха выглянет, прошамкает: «Опять шумят в подъезде, ироды, спать не дают». Дальше! Она шарахнулась в темный проем двора. Топот ног был уже близко. Они рядом, Алка! Ты бегаешь быстро, но два здоровых, сильных, обученных-натасканных мужика без труда догонят тебя! И собьют тебя наземь одним ударом руки с пистолетом по лицу. Расквасят лицо вдребезги. Вот тебе и Любин Карнавал будет, во всей красе.

Господи, куда?! Сюда. Темный двор. Она забьется в закуток. Нет, все же надо открыть любую, какую угодно дверь и юркнуть куда-нибудь. Она зверь. Она зверек. Она зверь, и ее гонят. Они загнали меня в трущобы, я и не думала, что в центре Москвы такие дикие трущобы, я думала… Резкий, узкий луч света прочертил дегтярную черноту двора. Алла увидела перед собой дверь и кинулась в нее. Сердце ее готово было выскочить из горла.

Самое смешное, что букет маленьких тюльпанов она по-прежнему прижимала к груди.

Она увидела перед собой ступени, освещенные тусклой двадцатипятисвечовой лампой. Лестница вниз! Лестница в подвал. О мой милый, мой любимый, это ведь не твой подвал. Это чужой подвал, и здесь она найдет смерть. Я не хочу умирать! Никто не хочет умирать, девочка. Но это уже не имеет никакого значения.

Она побежала, стуча каблуками, по лестнице вниз. Голоса преследователей она слышала уже в дверях. Подвальный коридор. Темнота. Сюда уже не достигал тусклый свет. Господи, помоги! Сделай так, чтобы тут была открыта хоть одна дверь! И она вбежит в нее, и подопрет ее чем-нибудь тяжелым изнутри, каким-нибудь бревном… или старым столом, шкафом. Да нет, Алка, все подвалы у всех жителей закрыты на замки, хоть там валяются и отжившие свой век вещи, а все они хозяевам дороги; и потом, в подвалах хранят картошку, капусту, соленья, огурцы всякие, варенье. Вот и прекрасно, ты запрешься, и на первое время у тебя будет еда.

Она толкалась в пыльные старые двери. Закрыто! Закрыто! Тут тоже закрыто! И тут! Ужас! Нет, нет, она не хочет, Господи, спаси… Она закусила губу, отбежала и с размаху высадила дверь плечом. Железки запоров со звоном посыпались на кирпичный пол. Она, трясясь, вбежала в кладовку — и стала, обмирая от ужаса, приставлять к притолоке выбитую дверь, придвигать к дверному проему ящики с чем-то непреподъемно тяжелым, какие-то запыленные, все в известковой крошке, мешки, тюки… И не успела. Они уже были рядом. Они расшвыряли ее нелепые баррикады. Тот, что схватил ее за руку на Белорусском, отодвинув ногой ящик, прошел в каморку. В его руке горел карманный фонарик. Он направил свет на ее лицо. Алла зажмурилась.

— Она?

— Как не она. Конечно, она. Ее рожа во всех дайджестах примелькалась.

Губы ее прыгали. Она сказала тихо:

— Я вас не знаю. Вы не имеете права…

— Мы имеем право на все. И на тебя тем более. — Мужик с фонариком в руке вытащил из кармана плаща тяжелый «руби». — Ты бежала как по писаному, крошка. Ты прибежала точно туда, куда мы и рассчитывали, что ты прибежишь. Все тип-топ.

— Вы… убьете меня?..

«Ах, шарабан мой, американка…»

— Браво, спокойная девочка. Как она спокойно об этом говорит.

«А я девчонка… да шарлатанка…»

— Если только заорешь, — внятно сказал второй, стоя за спиной человека с фонарем, — уложим тебя на месте. Пока ты нам нужна живая. Но учти, пока.

— Зачем?..

«А я сегодня… продулась в покер…»

— Умная. Затем, что ты можешь выболтать нам нечто важное для наших хозяев.

— А когда я… выболтаю это вам, вы меня… уберете?..

«А надо мною… смеялся джокер…»

— Разумно было бы. Все будет зависеть от того, насколько твоя жизнь нужна тем, кто нам тебя заказал. Рома, — он толкнул в спину первого, — ты звонил девятнадцать-тридцать пять? Там, между прочим, ждут.

— Звонил. Все сообщил. Все довольны, все танцуют.

Алла почувствовала, что колени ее подгибаются. Она обессиленно села на ящик.

— Красивые цветочки, — насмешливо сказал тот, что не сводил с нее револьверного дула, — у Белорусского купила? И тоже тюльпаны? Это у тебя мания, да?

«Они все знают. Ну да, это люди Зубрика».

— Мания, — вздернула она голову.

— Ну, ты, наглая кошка! — Державший пистолет дулом коснулся ее подбородка, приподнял ее лицо. — Поосторожней на поворотах. У тебя Тюльпан с собой?

— Нет.

— Врешь. Врешь внаглую.

Она вдруг страшно обозлилась. Вскочила с ящика. Отступила вглубь кладовки. Она была готова, как настоящая кошка, вцепиться когтями и зубами в сытую морду этого, с оружием.

— Можете меня убить, потом обыскать. Обыскивать живую я себя не дам.

Незаметным движением она расстегнула сумку. Канат сказал, что Тюльпан — оружие. Как им пользоваться? Он открылся. Он открылся один раз, в темной комнате у Зубрика. И больше не открывался никогда. Как он действует? Наплевать на то, как. Она просто вытащит его и ударит им Первого по голове. Тюльпан же тяжелый, как камень. Второй ее убьет, ну и пусть. Теперь уже все равно. Все равно.

И Первый уловил это ее движение к сумке.

— Стоять! Не двигаться!

«Он подумал, у меня там оружие. Какой же Беловолк идиот, что не снабдил меня хоть крохотным дамским „смит-вессоном!“»

— Стою, не двигаюсь. — Она нашла в себе силы усмехнуться. — Но и вы не двигайтесь тоже. Я тоже вооружена.

Первый переглянулся с напарником.

— Вооружена? Вот как.

— Я не гуляю без оружия по ночной Москве. Мои восточные тайны со мной.

Первый отступил на шаг. Ага, подействовало. Алла скосила глаз. Подвал, пыльный подвал. Ее судьба — умереть в подвале. Они хотят заполучить Тюльпан. Но прежде всего они хотят выудить из тебя, зачем ты следила за их хозяевами. Кто хозяева?! Зубрик? Бахыт? Рита?! Все они. Все трое. Они же в связке, Алла. Они повязаны. Это они убили Любу. Они.

Жаль, ты не сможешь уже предъявить Горбушко ни догадок, ни доказательств. Ты уже будешь мертва. Ты будешь валяться в этом подвале, и отсюда уберут твое тело только тогда, когда кому-нибудь придет в голову спуститься сюда за мешком цемента или мешком картошки.

Запах известки. Запах картошки. Запах цемента. Запах земли.

Запах смерти.

Первый поднял выше руку с пистолетом.

— Говори, — сказал он отчетливо. — Говори, что тебе известно об убийстве Евгения Лисовского. Говори, иначе я размозжу тебе голову! Быстро!

Алла вцепилась в ремешок сумки. Опустила голову. Господи, цветы. Цветы! Она по-прежнему держала их в руке. Стебли, зажатые, измятые, дали сок. Венчики повяли. Она до сих пор держит их у груди! Живые…