Но все-таки, когда мне закрывали первый больничный лист, я поинтересовался в кабинете заведующей, с какой целью мне надлежит так часто являться пред очи терапевта, которая не то что не смотрит на меня и мою руку, но даже со мной и не разговаривает. А может быть, рука эта уже давно отсохла или, наоборот, заработала? А может, я в процессе беседы скажу ей нечто, открою истину такой глубины, что сорвет она с себя свой нестираный халат, фонендоскоп, которым все равно никого не слушает, и пойдет тогда доктор Валигузова по дорогам в поисках высшей правды.

– Ирина Петровна – наш лучший врач! – строго сказала заведующая и, подумав секунду, с нажимом добавила: – И клиницист!

“Да, – думаю, – хватит здесь выделываться, задавать дурацкие вопросы, а то меня к худшему врачу и клиницисту определят живенько”.

Но заведующая вдруг увидела в больничном листе место моей работы и сразу потеплела. И хотя интенсивность моих посещений доктора Валигузовой не изменилась, со следующей недели мне начали делать лечебную физкультуру и массаж. Тут уж совсем стало хорошо, потому что оба массажиста – парень по имени Толик и девушка по имени Алла – были выпускниками нашего массажного курса. И пока Толик массировал руку, Алла вела со мной веселые разговоры.

А потом я, как и всякое создание, ставшее самим собой в результате эволюции, стремительно изменился, получив дополнительные полезные свойства как пациент поликлиники. И перестал приезжать ко времени, указанному в талончике. Я подходил к кабинету Валигузовой ровно за десять минут до конца приема. Передо мной не было никого.

Таким способом я экономил несколько часов в день. И на сэкономленные часы устраивал себе прогулки по центру города. Вот во время одной из них я и столкнулся с тем, что для себя буду считать первым и явным знаком тех изменений, которые впоследствии сломают всю эту коммунистическую систему к едрене фене.

Я просто взял и купил газету. Систематически читать прессу, чтобы коротать время в дороге, я начал с конца четвертого класса. Тогда я жил у бабушки с дедушкой на улице Грановского, а в школу ездил в Измайлово. Почему мне не нравилось читать в метро книги, до сих пор не могу внятно ответить. Вероятнее всего потому, что любил это делать ближе к ночи.

Ночью я тайно включал лампу под оранжевым старинным абажуром, она стояла на тумбочке в прихожей, где находилась моя кушетка. Очень хорошо помню щелчок той лампы, когда нажимаешь на кнопку. Вот там я читал книги. За неполный год моей жизни на Грановского мне удалось подпольно проглотить все книги, что были в шкафу. Я осилил даже роман Алексея Толстого “Хлеб”. Почему даже? Думаю, во всей стране сейчас найдется не более десятка человек, которые смогли до конца одолеть эту подхалимскую гнусность, выдающуюся по своему цинизму хотя бы и для такой литературной проститутки, как граф Алексей Толстой.

А газетам как чтению незанимательному самое место в метро. По правде говоря, меня жутко раздражало, что их нужно сворачивать-разворачивать. В метро и в то время была давка по утрам. А больше всего в покупке газет мне нравилось, что рядом с киоском “Союзпечать” стояли автоматы с газированной водой. За копейку вода была простая, а за три – с сиропом.

Однажды, когда я стоял и пил свою газировку, какой-то пожилой мужик подмигнул, наклонился и доверительно задышал в лицо перегаром:

– Эх, пацан, что за жизнь сейчас, никакой радости. Раньше тут в праздник везде лотки стояли, белую в розлив продавали, закусь! Возьмешь два раза по сотке, бутерброд с паюсной икоркой – и порядок! Большой портрет вождя висел, прожектора горели. У людей смысл существования был. А сейчас живем – ну как рабы!

Он в сердцах сплюнул, вытащил из автомата стакан, засунул его в карман, прикурил и ушел.

Итак, газеты. Самая ненавистная конечно же была “Правда”. В этом коллективном организаторе, агитаторе и пропагандисте писали таким языком, на котором, в принципе, не должны говорить люди. За употребление подобного языка нужно ссылать за сто первый километр. Я покупал “Правду” только в том случае, если не было других газет. Самая скучная была “Сельская жизнь”. Сплошные трактора-комбайны. Самая интересная конечно же “Литературная газета”, но она выходила только по средам. Еще я любил толстую “Неделю”. А уж самое-самое – это журнал “Крокодил”. Там было то, что мне нравилось в периодической печати более всего. Карикатуры, юмористические рассказы и рисунки.

Народ в метро, бывало, смотрел на меня странно. Действительно, стоит мальчик лет десяти-одиннадцати, с портфелем под мышкой, и внимательно читает “Правду”, страницами шелестит. Непонятно, чего ждать от такого?

И вот как-то раз, возвращаясь в Тушино после визита к выдающемуся клиницисту доктору Валигузовой, я вышел на станции “Площадь Свердлова”. Решил прошвырнуться по магазинам. Это у меня тоже вошедшая в кровь детская привычка, как и чтение газет, и, что самое интересное, оставшаяся от того же времени. В том доме на улице Грановского совсем не было моих сверстников, да и никаких других детей тоже не наблюдалось. Вот и приходилось самому себя развлекать.

Я стал ходить по магазинам. Ничего не покупал, а просто бродил от прилавка к прилавку и с интересом наблюдал. Смотрел, как люди стоят в очередях, сидят в очередях и даже спят в очередях. Да что там спят – люди жили в очередях. Например, как в ГУМе или особенно в “Детском мире”, где очереди были на несколько дней. Все многонациональное население Советского Союза стекалось в эти знаменитые московские магазины, где людские массы послушно выстраивались друг за другом.

Подобно огромным змеям, очереди ползли по всей длине гигантского универмага, сворачивали на лестницу, проходили по нескольким этажам и иногда вываливались на улицу. Эти змеи переваривали всех без разбора. И узбеков в халатах и тюбетейках, и кавказцев в папахах и кепках, и жителей Крайнего Севера в оленьих шкурах. Даже цыгане с цыганятами и те стояли в очереди. А счастливчики проталкивались к выходу с кучей свертков, перевязанных шпагатом, и брали небольшую передышку, чтобы побежать дальше, например в ЦУМ.

Сейчас столько завываний о том, как мы все хорошо жили, каким раем были эти сытые и мирные семидесятые. Ну насчет мира еще ладно. А что касается сытости, достаточно было зайти в любой провинциальный магазин и полюбоваться на тамошнее изобилие. Думаю, разговоры эти в основном идут от бывших партийных функционеров разного масштаба. Им, как и прочей номенклатурной нечисти, действительно было хорошо. Они пользовались знаменитым спецраспределителем на улице Грановского, и, главное, их в те годы перестали периодически отстреливать и гноить в лагерях, чем так любил заниматься кумир всей этой братии товарищ Сталин.

А я шлялся по магазинам, переходя из одного в другой, благо находились они неподалеку. Начинал с “Военторга” – собственно, бабушка и дедушка практически жили в его дворе. “Военторг” благодаря своему названию не пользовался столь бешеной популярностью, как другие центральные универмаги, а зря. Он был огромный, пятиэтажный, и когда там выбрасывали всякий дефицит, очереди выстраивались, но такие, небольшие, на пару часиков.