аксиоматический, недоступный интерпретации пограничный момент»[395]. Смерть — это то, что не поддается интерпретации, и это роднит ее с понятием «Реального» у Лакана. У нас нет представлений о смерти — этот опыт нам не дан, однако — и тут явно ощущается влияние лакановской и хайдеггерианской мысли — «если в лечебной практике открываются иные способы, посредством которых смерть дает о себе знать [вероятно, кроме влечения к смерти. — Д. Л.], то их необходимо искать не рядом с “представлением”, но в некотором внутреннем пространстве самой речи». Место смерти, таким образом, — где-то внутри самой речи.

Что сексуальность, то есть либидо, что смерть Лапланш не просто разбирает и интерпретирует — он пытается связать их с реальной жизнью, существованием субъекта вне клиники и психоанализа. Это весьма ценно, ведь подчас, читая аналитические тексты, мы думаем, что человек действительно живет в мире вытеснений и переносов; Лапланш же понимает, что наиболее общая категория человеческого бытия, несомненно, больше и шире самого психоаналитического поля, и потому утверждает, что «ни жизнь, ни смерть, представляемые, несомненно, различными способами, не имеют, следовательно, прямой связи с психоаналитической практикой»[396].

Лапланш еще в молодости подавал надежды стать отличным преподавателем. Как раз в момент выхода «Любви и смерти в психоанализе» он начал преподавать в университете Париж VII. Систематичность и строгость его мышления, прекрасное знание текстов Фрейда и некоторых других мыслителей, общая эрудиция делали его очень сильным лектором, чей авторитет подкреплялся приближенностью к фигурам тогдашнего французского интеллектуального олимпа. С другой стороны, мы имеем все основания полагать, опираясь на тексты его лекций, что он сохранял независимость мысли и при необходимости вступал в споры со своими коллегами. Собственно, вопрос о начале его преподавательской работы был изначально лишь вопросом времени.

Он преподавал психоанализ начиная с 1962 года в Нормальной школе и в Сорбонне, а с 1969 года — и в образовательно-исследовательском институте клинических гуманитарных наук университета Париж VII. Сама возможность преподавания психоанализа в университете появилась благодаря реформам высшего образования во Франции: тогда происходило объединение гуманитарных и клинических дисциплин в рамках одного курса. «Научно-образовательное объединение факультета гуманитарных клинических наук образовано для определенных целей, — говорит Лапланш своим слушателям 18 ноября 1970 года. — Оно стремится смягчить границы между преподаванием и образованием или даже между обучением, практикой и исследованием»[397]. С 1970/71 учебного года лекции Лапланша записывались, и на их основании создавались работы, отражающие, по словам самого автора, «проблематическое и интерпретативное изложение основных направлений психоаналитической теории»[398].

Такая форма публичных выступлений французских философов, психоаналитиков, как «семинар», получила свое распространение еще в первой трети двадцатого века. Собственные семинары вели Саша Нашт, Даниэль Лагаш (о котором мы уже упоминали), Жак Лакан и многие другие психоаналитики. Такой семинар имел мало общего с привычными нам университетскими семинарами и, хотя ставил перед собой образовательные цели, по форме напоминал скорее свободные дебаты, что-то среднее между академической лекцией и платоновскими диалогами, где присутствовали не только обучающиеся, но и прочая желающая публика. В качестве примера можно привести известные семинары Лакана или обратиться к семинарам Лапланша, которые получили название Problematiques — «Проблематики». Всего было издано семь таких томов, каждый из которых посвящен отдельной психоаналитической проблеме. Разумеется, представить краткую аннотацию к этим произведениям сложно. Во-первых, они отображают живой полет мысли Лапланша, во-вторых, содержат такое количество размышлений, предположений, интерпретаций и т. п., что крайне сложно проследить единственную, магистральную линию мысли Лапланша. В качестве примера рассмотрим первый том «Проблематик» (он переведен на русский в 2011 году); этот том посвящен проблеме страха.

Проблемное поле своего курса Лапланш описывает как вопрос о том, «что можно назвать негативными аффектами: неудовольствие, боль, страх?», Лапланш хочет и «обозначить их функцию: с одной стороны, в приведении в движение психического процесса; в каком смысле, например, Фрейд приписывает динамику процесса влечения более неудовольствию, нежели удовольствию, а с другой стороны, в формировании симптомов, поскольку страх здесь является центральным»[399]. Однако Лапланша интересует и внутренняя логика отношений между «негативными аффектами» — ведь в работе речь идет сразу о трех понятиях: страхе, боли и неудовольствии. Он хочет развести эти понятия, ведь «неудовольствие и боль абсолютно не являются синонимами, несмотря на некоторые несколько поспешные прочтения»[400].

Нужно отметить умеренный темп повествования: Лапланш не спешит, подробно объясняя свою мысль, подробно останавливаясь на тех пояснениях, которые ему кажутся важными. Автор все так же методично-выверенно и исторически движется по психоаналитической мысли, выделяя проблему страха из наиболее ранних разработок австрийского психоаналитика — от «неврастении, заболевания, выделенного до Фрейда»[401], до другой теории, которая была «представлена в тексте 1924 года: «Торможение, симптом и страх»»[402]. Лапланш рассматривает место «страха» в контексте многочисленных фрейдовских работ; полученный материал объединяется, структурируется, соотносится с мнением Лапланша и некоторыми другими теориями.

Кроме теоретических работ, Лапланш использует и клинические случаи Фрейда. Но если у Лакана они могли получить новую, необычную интерпретацию, то Лапланш методично препарирует их и подкрепляет добытыми фактами собственные предположения. Так, например, говоря о страхе, Лапланш в первую очередь опирается на случай «маленького Ганса». И несмотря на утверждение автора, что этот случай он лишь бегло просмотрит «по диагонали, следуя особой линии в соответствии с нашим нынешним разговором»[403], мы можем говорить о достаточно полном рассмотрении этого случая, благодаря которому многое проясняется как в самом «Гансе», так и в главной проблеме занятий.

Чтобы еще больше заинтересовать читателя в тексте первой «Проблематики», а возможно, еще и потому, что приведенный пример позволяет нарушить видимую герметичность психоаналитического дискурса, хотелось бы упомянуть об интересном (пусть и заочном) споре Лапланша и Жиля Делеза. В работе «Представление Захер-Мазоха (Холодное и Жестокое)» Делез «весьма легко показывает, что садист — это не обращенный мазохист, и vice versa. Действительно, неосторожно Фрейд смог в определенные моменты дать понять это слишком поспешному читателю, особенно в “Трех очерках…”»[404]. Лапланш признает, что «со стороны Фрейда присутствует опрометчивость сказать в какой-то момент, что речь идет о единой перверсии с двумя аспектами»[405].

Однако он возражает и касательно способа работы Делеза с текстами де Сада и Мазоха: «Я хочу сказать, что, читая тексты, подобные текстам Мазоха, он анализирует исключительно глубоко, интересно, но он ничего не понял из метода аналитической интерпретации»[406]. Лапланш говорит: «Делез, читая такой текст, как текст Мазоха “Венера в мехах”, пытается скрыть пробелы в речи, показать, как в маленькой точке… все может быть перевернуто, вся речь, возможно, может быть воспринята