Флэя потекло что-то теплое. Кровь. Возможно, вперемешку со слезами. Однако и это было не самое худшее, что происходило с ренегатом в тот момент.

В его голове произошёл самый настоящий взрыв, что вырвался за пределы сознания через крик. Сравним он был разве что с подрывом на пороховом складе. Мгновение слипались в одно, нескончаемое и мучительное.

А между тем дезертир не переставал размышлять и рассуждать про себя. Равновесный Мир вновь раскрыл ему свою уродливую личину, и это стало настоящим откровением. Ненависть. Лютая ненависть — вот, что здесь и сейчас Альдред Флэй испытал по-настоящему ярко.

Он искренне возненавидел Церковь Равновесия, все её догматы и пропагандируемые добродетели. Эти же самые священники легко обходили их, вслед за ними — короли, а уж если и эти себе позволяли лишнего, чего говорить обо всех мирянах Западного Аштума? Они стремились к Порядку, но сами же не привносили в этот мир ничего, кроме Хаоса. Бесконечных смертей, боли, страданий себе и другим.

Если это гармонисты называют Властью Людей, ренегат считал, те не заслуживают ни зваться «людьми», ни обладать хоть какой-то властью. Если бы предатель мог, он бы с радостью поспособствовал разрушению Равновесного Мира. Уж лучше на руинах в который раз возвести нечто новое, чем дать великану на глиняных ногах и дальше расти ввысь, укрепляя религию, построенную на фундаментальной лжи.

Быть может, язычники знают, что делают. Гораздо лучше, чем Альдред Флэй.

Дезертир ненавидел себя за самообман. За то, что искал силу там, где скапливаются слабые люди в надежде однажды покрыть свои потребности. Готовые жестоко умереть за шанс почувствовать себя королем — побитым, покалеченным, но королем. Воплощающие в жизнь свои гнусные желания, страсть к насилию.

Может, выбор и не всегда есть, но тогда — был точно. Сделанный им стал роковым. Ведь если б не он, судьба Альдреда сложилась бы иначе. Не факт, что до этого дня он дожил бы, но навряд ли претерпел бы столько страданий, сколько успел перенести. Навряд ли бы вообще узнал, что является Киафом. Хотя это было бы даже к лучшему.

С каждой секундой перенесённой боли Альдред все более явственно укоренялся в желании спалить весь Равновесный Мир дотла. Да что там — Востоку тоже есть, за что ответить. Баланс жизни нарушен людьми. Не будь их, наступила бы истинная гармония. Если упорядоченность способна сжиться с человечеством, то лишь при условии, что оно возвысится, очистится от накипи нескончаемых грехопадений.

Если бы у ренегата имелась сила. Настоящая. Божественная. Всепоглощающая. Всеразрушающая. Если бы он выжил. Стал заметен. Стал тем, кто ведёт, перестав быть ведомым. Он… он бы изменил всё.

Неважно, что движет Пантеоном в эпоху Семи Лун. Гибнуть Альдред не спешил. А сбегать из Аштума было некуда, ибо этот мир везде. И Флэй в нём, как ни крути. Он должен был попытаться хотя бы задать ему обратный импульс, который бы пустил трещины по сложившемуся мирозданию. Хотя бы…

Идеи проносились в голове Флэя одна за другой, ни за одну конкретную он не цеплялся. Дезертир и не заметил, как боль склонила его к откровенному бреду. Зациклиться на нём предателю не дал Учёный. Он всё также держал глаз ложкой.

Руджеро Форленца сказал:

— Чувствуешь, как напряглось твоё тело? Ты застыл, но в то же время дрожишь, тебя пробирает от судорог в мышцах. Что это, если не возбуждение?

Кричать Альдред прекратил тут же, подхваченный поистине демонической злобой. Стиснул зубы, стал цедить рык сквозь них, будто рассвирепевший волк. И всё равно, он оставался зайцем, попавшимся в ловушку охотника.

Если земля носит сволочей вроде Учёного, значит, её надо выжечь! Быть может, тогда на могилах монстров однажды вырастут прекрасные цветы нового, дивного мира.

Очкарик продолжал:

— У тебя очень красивые глаза. Мне они сразу понравились. Для начала я займусь ими. Не переживай. Такое произведение искусства нельзя уничтожать. Я их заспиртую. На память. Частичка тебя всегда будет со мной. Разве не чудесно?..

Дезертир не нашёл, что ответить. Впрочем, едва ли маньяку было интересно, что о его деятельности думала жертва. Мозг Руджеро Форленцы — даже он — попросту не работал так. Он брал от Равновесного Мира, что хотел, и жил сам в себе. Плевать ему хотелось на других обречённых жить. Это пожиратель всего, что любит человек.

— Затем только я займусь остальным твоим телом. Крови ты потерял немало, но я не дам тебе умереть от недостатка в ней. Ты будешь жить, пока я не остановлюсь. Глазами ты не увидишь, что я сделаю, но ты останешься в сознании. Оно и к лучшему, правда же? Будет больно, не будет страшно. Так ведь? Интересно, какие картины тебе нарисует твоё слепое сознание? Обязательно расскажи мне! Я хочу знать…

Глава 22-3. Хирургия

Монолог Учёного прервал непонятный грохот, что слышался из далёких уголков «Железного Савана». Очкарик выругался и посмотрел за плечо, прошипел себе под нос что-то ещё. Казалось, что Саргузы вновь, впервые за столько лет снова посетило землетрясение. Но навряд ли. Дело было в другом.

Патологоанатом прокашлялся и нежно, с ювелирной аккуратностью вытащил ложку из глазницы Альдреда. Тот зажмурил глаза тут же. Подбородок его тянуло к груди. Он тихо заплакал. Правый глаз его сцеживал через веко кровавые слёзы. Флэй боялся даже просто пошевелить ими, не желая знать, сможет ли тем видеть вообще ещё.

— Я быстро. Не вздумай потерять сознание! — строго наказал ренегату Форленца и бросился в темноте к двери.

Тут же её открыл. Снаружи было светло. Сквозь оконце фигуру маньяка обдал свет уходящего дня. Он закрыл за собой и побежал по коридору в неизвестном направлении.

Едва маньяк покинул помещение, Флэй выгнулся и заорал, что было мочи. Протяжно, надрывно, все ещё не отходя от испытанной боли. Глаз пульсировал, но всё-таки остался в орбите. О том ущербе, что нанёс ему Руджеро, сложно было рассуждать. Всё-таки Альдред не врач.

Кричать хотелось неимоверно. Да только ренегат не из болтливых был, так что вскоре сорвал его, перегрев связки. Стихнув, дезертир тяжело задышал. Окромя кучи бреда, порожденного воспаленным рассудком, ему всё-таки пришла в голову дельная, но отчасти самоубийственная идея. Единственный способ выбраться из «Железного Савана».

Учёный, сколько бы ни говорил о любви, так и не сумел вдохнуть её в холодное сердце Альдреда. Впрочем, Флэй к Руджеро Форленце не испытывал и ненависти. Двигала им разве что злоба. Ярое желание расквитаться с ним за травмированный глаз. Хотя у очкарика он отобрал бы всяко