— Зови меня Альдред Флэй.

Тот рассмеялся, но едва ли искренне. Просто дым дурмана затуманил ему мозги, преобразуя всё происходящее в комедию.

— Хах. Ещё один понаехавший.

«Я не выбирал Саргузы. Саргузы выбрали меня. А этот проклятый городишко в гробу я видал, и пусть горит синем пламенем!» — сказал сам себе Альдред. И действительно, ничего хорошего особо в Городе с ним не приключилось.

Впрочем, даже мимолётные эпизоды счастья так или иначе со временем оборачивались для него горькой трагедией. Словно ему на крови было написано страдать и лишаться, мучиться и задыхаться от тесноты телесной тюрьмы его кровоточащей души.

— Чем славишься, Альдред? — осведомился Форленца, вытряхнув из трубки остатки пепла в темноте.

— Абсолютно ничем, — сказал тот правду. — Я обыкновенный персекутор.

О его подвигах в уничтожении чудовищ никто толком не знал, да и смысл рассказывать был невелик. Во всяком случае, он жив. А в герои из мифов Древней Дельмеи не метил, знать не зная тщеславия.

«Паучиха. Слон. Минотавр. Грендель. Четыре моих самых ярких победы. Кому не плевать? Ведь я спасал в первую очередь себя, а не мир. Я не герой».

Руджеро прыснул смехом. Дезертир все меньше и меньше верил, что это дурман задавал ему веселое, шаловливое настроение. В полумраке огонь снова натолкнулся на очки, прокатившись параллельными линиями света по линзам.

— У меня другое мнение на этот счёт. Сдаётся мне, ты, по крайней мере, не обыкновенный инквизитор, коли уж тебя записали в персекуторы, — заявил Форленца.

— Всё одно, — буркнул ренегат. — И всё равно.

— Давно живёшь в Саргузах?

— Несколько лет, — нехотя ответил Альдред.

Болтовня ни о чём начинала его напрягать.

— Этого достаточно, — отметил очкарик. — Тогда ты наверняка знаешь меня. Лучше, чем можешь себе представить.

Флэй осёкся, не понимая, о чём тот вообще толкует.

Похититель убрал курительные принадлежности, встал из-за стола и направился в сторону пленника. Всякий неспешный шаг его отдавался эхом, больно бив по голове Альдреда. Руджеро Форленца выплыл из мрака, будто чудовище. Он наклонился к дезертиру, оскалившись, как хищник, и пояснил.

— В газете «Мессаджеро Саргузи» меня прозвали Учёным…

Равновесный Мир перевернулся для предателя в который раз на голову с ног. Нет. Естественно, беглец понимал, что попал в лапы к некому криминальному элементу. Убийце-одиночке. Маньяку. Да только ни один из них в Городе не был настолько известен, насколько Учёный — именно этот ублюдок стал ночным кошмаром Саргуз.

Попасться ему Альдред бы даже счёл почётным — как-никак, встреча со знаменитостью. Если бы не одно жирное «но»: на минуточку, его жизнь оказалась в руках кровожадного извращенца, убившего под сотню случайных жертв. Случайность на то и случайность, что Учёный сквозь сотню изувеченных тел добрался до плоти Киафа.

Глаза Альдреда округлились. Ему окончательно стало понятно: дальше можно не смотреть. Из рук Руджеро Форленцы Флэй выпадет абсолютно пустым внутри. Этот патологоанатом — кто, как не хирург над мертвецами мог быть Учёным?! — вырежет из него всего внутренние органы, выпотрошит, будто гуся.

Улыбка очкарика стала заметно шире. Он усмехнулся.

— Твоё лицо говорит за тебя. Определенно, ты знаешь, кто я.

Ренегат раскрыл было рот, но в последний момент запамятовал, что собирался сказать. Ему показалось, издавать хоть какие-то звуки теперь бессмысленно. Крест на себе ставить было ещё рано, однако последние шансы выбраться из «Железного Савана» таяли на глазах. В конце концов, от Ученого ещё никто не убежал. Никто.

Всё, что Альдред мог, это шлёпать губами, будто глупенькая рыбка. Это выглядело жалко донельзя, и Руджеро тут же прыснул смехом, наблюдая за тем, как он поник.

— А ты не из разговорчивых жертв, как я вижу. Знаешь, обычно люди, когда встречаются со мной, задаются фундаментальными вопросами. Мол, как же так, почему я, чем я это заслужил? Но Хаос, мой дорогой друг, — это состояние за гранью причин. Может, вечером ты выбрал срезать путь до дома через переулок, а там стоял я. Может, конституция тела у тебя так и просится посмотреть, что там внутри, под покровами. А может, мы встретились взглядами, всего на секунду, но я сразу понял: это мой клиент. И я преследовал тебя, пока не загнал в угол, где сделал всё, что хотел. Или, на худой конец, ты всего-навсего был последним шансом повеселиться ночью…

«Какой мерзкий тип», — думал Альдред.

— Патологической анатомии стало недостаточно, и ты перешёл на живых людей? — усмехаясь угрюмо, задался вопросом он.

— Ничего лучше ты и не мог спросить, — отозвался Форленца. — Попадаются же мне иной раз любопытные собеседники…

«Я не интересуюсь тобой, придурок. Я тяну время», — отвечал ему в мыслях Флэй. К счастью, Руджеро не был магом и не мог забраться к нему в голову.

— Как раз одно вытекает из другого, — продолжал очкарик. — Сначала я разделал человека, ещё живого. Это было… лет тридцать назад? Порой я теряюсь в датах.

Самому Форленце на вид Альдред бы не дал больше сорока пяти. Стало быть, его карьера анатома-маньяка началась, когда Руджеро был ещё отроком. Говорят, все душевные патологии тянутся из детства и подросткового возраста. Тогда человеческий мозг нежен и упруг, будто пластилин или дрожжевое тесто. В то же время он особенно чуток и отзывчив к тем кошмарам, что несёт в себе Равновесный Мир.

Хотя под час люди сами впускают кошмар внутрь себя. За примерами далеко ходить не надо. Альдред Флэй тоже на этом погорел. Но по-своему. А последствия подсознательно разгребает и по сей день.

— Она мне была так дорога, ты бы знал. И я всячески пытался рассказать ей об этом. Но, как ни крути, нам не суждено было быть вместе. И дело даже не в том, что её отец противился нашему союзу. Ну конечно, где я, а где — она? Хоть и единственный сын, но бастард мелкого аристократа. А она… Она — дочка графа. Принцесса. Самый видный цветок в его саду. Так дела не делаются, так браки не заключаются.

Ренегат гадал, всем ли Учёный заливал о своей несчастной любви, либо же это он сам породил в нём импульс высказаться, проявив, как думалось очкарику, участливость к его гнусной судьбе? Как бы то ни было, душещипательный рассказ о пресловутых отношениях, раздавленных иерархией, продолжался. И, раз уж на каждое правило есть исключение, внезапно принял неожиданные повороты.

— Я думал, это любовь. Меня же тянуло к ней. До последнего момента был уверен, что мне нужна она.

Но когда она отказала, обозвала меня безродным уродом, отказала в поцелуе, отказалась приподнять подол платья и