Гиацинта коснулась своего рубца над грудью:

– И что? Что с того? – Она накрыла грудь ладонями и приподняла. – При чем тут это? При чем тут наше с тобой занятие?

Дэви потупился, устыдившись себя:

– Меня это привело в чувство. Не знаю, о чем я думал. – Он поднял глаза на Гиацинту. – Когда они это с тобой сделали? Зачем?

Гиацинта скрестила руки на груди:

– Какая разница?

Дэви как в прорубь окунули. Его замутило, возбуждение прошло, но он до сих пор чувствовал прикосновение Гиацинты.

– Ты прошла через это, ты знаешь, каково это, но все равно позволила поступить так со мной!

– А ты спроси себя, малыш, был ли у меня выбор? – Гиацинта опустила руки. Ее губы, еще недавно такие нежные и податливые, превратились в тугую полоску. – Меня тоже тренировали валянием в дерьме и в блевотине. Только цель у тренировок была другая – не отбить охоту к побегу, а чтобы научить… верности.

Дэви содрогнулся. Здесь все – жертвы.

– Чем ты их так рассердила?

– Ты не поймешь. – Гиацинта отвернулась. – Едва ли ты способен понять.

– Я понимаю больше, чем прежде. Тебя превратили в киллера, да?

Гиацинта посмотрела на Дэви так, словно он сморозил несусветную глупость, потом собрала свою одежду, подняла «глок» и пошла к двери.

Дэви расстроился; нахлынуло нежелание ее отпускать.

– Что я такого сказал?

Гиацинта засмеялась над ним, только смех прозвучал невесело. Когда она натягивала футболку-поло, глаза у нее блестели.

– Ничего ты не понимаешь. Меня не превратили в киллера. Меня наняли именно потому, что я киллер. – Гиацинта открыла дверь и коснулась места под ключицей. – Это мне не навязывали. Это условие, необходимое для повышения, для работы на этом уровне. Это мой выбор. – Она, прищурившись, посмотрела на Дэви и покачала головой. – Эх, дура я, дура!

Гиацинта хлопнула дверью с такой силой, что репродукция Хомера Уинслоу упала с крючка на комод.

Дэви смотрел на дверь разинув рот. В горле пересохло, руки дрожали. Он думал о коже, о груди Гиацинты, о том, как его тело реагировало на ее прикосновения.

Потом Дэви пошел в уборную, и его вырвало.

Вторую половину дня Милли провела, следя за нью-йоркским жилищем Лоренса Симонса с крыши здания в соседнем квартале. Вечер получился плохим, ночь – еще хуже.

Один раз в нью-йоркский дом Симонса привезли продукты, один раз почтальон запихнул в почтовый ящик несколько конвертов, и все. Милли сидела в том же дешевом пластмассовом кресле, что в Вашингтоне, и у нее до сих пор болела попа.

Потом Милли купила готовую еду для себя и для Паджетта, его порцию незаметно принесла на островок, а свою съела в Гнезде перед дровяной печью.

Сны ей приснились ужасные – и как ее поймали наниматели Паджетта, и как она наткнулась на бездыханное тело Дэви с окоченевшим лицом и с ужасом, застывшим в глазах.

Утром Милли перестала мучиться и в пять, совершенно невыспавшаяся, выбралась из постели. Она заварила чай и оделась потеплее.

Пора потолковать с Паджеттом.

Милли захватила кружку с чаем и поставила ее у подголовника спального мешка. Паджетт храпел, – очевидно, он спал крепко и без страшных снов. Милли прыгнула в Гнездо за складным парусиновым креслом, старым и истертым, и поставила его футах в пятнадцати от спящего. Она надела парик а-ля Милли и обычные очки, а линзы сняла. Выдаст она Паджетта ФБР или нет, Милли не знала, но в случае выдачи ему незачем распространяться о переменах в ее внешности.

Глубокий вдох – Милли примерила ипостась «психологини», которую использовала в работе с пациентами.

– Доброе утро, мистер Паджетт!

Храп оборвался гортанным взрывом, и Паджетт чмокнул губами. Он еще спал, но, по-видимому, просыпался.

– Мистер Паджетт, пора вставать.

Паджетт откинул край мешка, посмотрел на серое небо, потом на Милли.

– Отвали! – буркнул он и снова натянул передний клапан мешка на лицо.

Милли прищурилась. Она толком не выспалась, так с какой радости спать Паджетту? Милли захватила в Гнезде ведро и после недолгих размышлений прыгнула на набережную Эдгартауна. Ветер стих, но стало подмораживать. С пристани Милли зачерпнула воду из Нантакет-саунда, холодную, градусов восемнадцать, не больше.

Встав в пяти футах от подголовника спального мешка, Милли энергично махнула ведром. Холодная вода полилась в капюшон, он открылся, у Паджетта намокли голова, руки и грудь. Милли вернулась к Нантакет-саунду, зачерпнула еще воды и вернулась в Техас, на край обрыва высоко над островком Паджетта. Ее пленник снял рубашку и скрючился над золой, пытаясь развести в ней огонь. Растопки у него прибавилось, и Милли поняла, что он сломал складное парусиновое кресло, которое она принесла на островок.

Ее любимое кресло!

Милли поставила ведро на землю и прыгнула на островок, снова оказавшись футах в пятнадцати от Паджетта.

– Ну, теперь мы проснулись?

Паджетт ощерился. Парусиновое сиденье и спинка кресла уже занялись, а ножки он аккуратно укладывал по верху костра. Дрожа, Паджетт потянулся за костылем, но не для того, чтобы встать. Он держал костыль как дубинку.

– Не приближайся, сука!

От такой агрессии Милли вздрогнула, но быстро успокоилась. Ну что он ей сделает?

– Хотите, чтобы я оставила вас в покое? Для этого нужно ответить на два простых вопроса. – Милли прыгнула ему за спину, так и держась в двадцати футах от него. – Вопрос первый: где мой муж, мистер Паджетт? Вопрос второй: где мисс Джонсон?

Паджетт чуть не упал в костер: так резко он повернул голову на голос Милли.

– Ну? – Милли снова прыгнула по другую сторону костра.

Еще один резкий поворот головы, и Паджетт уставился на огонь, игнорируя Милли.

Милли прыгнула на край обрыва за ведром с водой, потом вниз, по другую сторону костра от Паджетта. Она махнула ведром, и Паджетт отпрянул, упав на бок. Впрочем, Милли целилась не в него, и вся вода полилась на костер. Огонь погас, над кострищем вздулось облако пара и пепла. Милли схватила бутановую зажигалку. Паджетт попробовал ее отнять, но опоздал – Милли отпрыгнула от него на двадцать футов.

– Скоро вернусь, – объявила она, размахивая ведром. – Мне снова нужна вода.

Прыгнула она не в Эдгартаун, а на Манхэттен за большой порцией кофе, потом в столицу за пластмассовым креслом, оставшимся на крыше здания на Восемьдесят второй улице, потом снова на островок.

Паджетт расстегнул молнию мешка и закутался в ту часть, которая осталась сухой. Дрожал он сильно.

Милли поставила кресло на полосу гравия и песка, устроилась в нем, скрестив ноги, и с нарочитой неспешностью сняла крышку со стакана. Она с наслаждением вдохнула кофейный пар и прижала ладони к стакану, чтобы согреться.