Туда же уложили и несколько пленных разбойников. Этим чудесное питье не полагалось, и они только испуганно ворочали глазами.

Наконец процедура была закончена. Волхв опустил руки и стал спускаться с помоста.

Истошно взвыли дудки. Ударили бубны.

Когда волхв спустился на землю, ему дали факел.

Он наклонил его над большим красным камнем. Другие волхвы высекли из камня на факел искры, и факел загорелся чадящим пламенем, и дым от факела потянулся по земле черной змеей.

— Иди, — сказал Стоум. — Ты должен зажечь погребальный костер.

Гостомысл подошел к волхвам, и ему передали факел.

Бледный от страха и волнения Гостомысл задумчиво взглянул на склонившееся над горизонтом печальное солнце.

С минуту он не двигался, потом сказал:

— Прощай отец, — и поднес факел к хворосту.

Огонек пробежался но сухому хворосту, и через минуту костер превратился в ревущий столб огня.

Дудки захлебнулись пронзительным плачем.

Лица мужчин окаменели мрачным темно-багровым гранитом.

Из кучки женщин, робко жавшихся в стороне, донеслись всхлипы, перераставшие в тихий вой.

— Пора, — сказал волхв.

Гостомысл поднял руку и громко сказал:

— Восславим воинов, ушедших на тропу вечности. Возрадуемся же жизни, други!

Ему подали огромную чашу с вином. Он отпил глоток и передал ее боярину Стоуму. Отпив немного Стоум, в свою очередь, передал другому боярину.

И каждый, выпивав из чаши глоток, становился рядом с тем, кто дал ему чашу, и так становились до тех пор, пока костер не окружили.

Когда последний встал рядом с Гостомыслом, чаша была пуста.

Пустую чашу отдали слугам, а дружинники крепко взялись за руки и пошли по кругу.

Сначала медленно.

Потом быстрее.

И быстрее.

Наконец побежали по кругу стремительно, словно ветер.

Никто не отпускал руку товарища.

Когда от костра остался только черный уголь с бегающими синими огоньками, волхв радостно объявил:

— Души воинов попали в рай!

Хоровод остановился. Люди стали выстраиваться в колонну, впреди бояре.

Волхвы осторожно сгребли деревянными скребками остатки костра в одну кучу. Образовался небольшой холмик.

Когда они закончили работу и почтительно отошли, Гостомыслу кто-то дал в руку комок земли и сказал:

— Иди!

Гостомысл подошел к холмику. Он едва заметно дымился. Приятно пахло смолой. Гостомысл некоторое время смотрел на холмик молча.

Волхв тронул его за локоть. Гостомысл вздронул, и удивленно посмотрел на волхва.

— Пора, — сказал волхв.

— Да, — сказал Гостомысл, положил комок земли на вершину холмика и, отойдя на три шага, повернулся, поклонился и сказал:

— Прощай, отец.

Его взяли под руки и провели к поминальному столу.

Остальные также стали подходить к холмику и класть на него свою долю земли. Вскоре холмик заметно вырос.

Положив землю на холм, бояре встали рядом с Гостомыслом.

Народ попроще выстраивался в очередь около бочек с пивом и телег с мясом, пирогами и прочей едой.

Немного в стороне на траве устроились скоморохи с гуслями, дудками и бубнами.

Когда холм был закончен, слуги налили Гостомыслу вино в чашу, и он брызнул в жертву богам немного вина на восток, потом на запад, на юг и на север.

Слуги снова налили вина. Гостомысл поднял чашу и выпил до дна.

Гостомысл сел. Сели бояре.

Это был сигнал — тризна началась! И скоморохи грянули веселой музыкой и, корча смешные рожи, пустились в пляс.

Однако Гостомыслу совсем было не смешно: он был несчастным, потому что чувствовал себя брошенным маленьким ребенком, и по его щекам невольно текли слезы.

Слезы заметил боярин Стоум, нахмурился и наклонился к уху Гостомысла и крикнул прямо ему в ухо:

— Князь, не гневи богов, потому что жизнь продолжается!

В лицо Гостомысла дунул аромат цветов, раздался легкий девичий смех.

— Гостомысл! А Гостомысл! — снова пропел нежный девичий голосок, и юноша открыл глаза — он лежал в траве, было приятное утро: солнце ласково гладило лучами тело; едва слышно, точно рассказывали тихую сказку, шумели листья. Над ним склонились огромные смеющиеся зеленые глаза.

— Девана! — выдохнул Гостомысл.

Сочные губы Деваны тронула улыбка.

— Так ты еще не забыл меня?

Гостомысл попытался обнять девушку, и она как всегда змейкой ускользнула из его объятий.

— Девана, ты опять убегаешь от меня? — обиженно проговорил Гостомысл.

Девана рассыпалась серебряным колокольчиком и погрозила изящным пальчиком.

— Гостомысл, дружок, я же говорили тебе, что обнять меня можно только, когда я этого захочу.

Гостомысл сел.

— Но я же тебя люблю. А ты? Ведь мы минуту назад были одним целым...

Девана села перед ним на колени, и положила руки на его плечи.

— Дружок, я тебя люблю не меньше, чем ты меня. Но богиням не разрешается любить смертных.

— Для настоящей любви нет запретов, — проговорил серьезно Гостомысл.

Девана взглянула в его глаза, затем легко поцеловала его в губы.

Прикосновение девичьих губ было приятно, он обнял Девану, и на этот раз она не ускользнула от него.

«А ведь все это уже было»! — внезапно осознал Гостомысл, и почувствовал в груди странную тоску, и ему показалось, что он что-то потерял очень важное и нужное, без чего он не может жить на свете.

Гостомысл отстранил от себя девушку и, глядя ей прямо в глаза, проговорил:

— Но ведь это сон.

— Почему сон?

— Потому что все это уже было в прошлом.

— Прошлое... будущее... сон... явь... важно то, что ты чувствуешь.

— Это сон! — уже уверенно сказал Гостомысл. — Ты еще сказала тогда, что больше я тебя не увижу, так зачем же ты пришла сейчас?

— Ты это должен сам знать, — проговорила Девана. Встала и пошла в сторону деревьев.

— Погоди, — сказал Гостомысл.

Однако Девана вошла в лес, даже не оглянувшись.

Больше о ней ничего не напоминало. Слабо шумели листья. Где-то яростно стучал дятел.

Гостомысл проснулся от громкого возгласа за дверью. Возглас захлебнулся шепотом, и княжич приоткрыл глаза.