В прошедший вторник государь возвратился из Финляндии. Сегодня я был с докладом в Петергофе. У государя флюс и маленькая лихорадка. Сегодня же состоялся официальный прием турецкого посла с новыми верительными грамотами. Говорят, что новый султан в полном идиотизме и в Константинополе уже поговаривают о том, не следует ли опять сменить повелителя правоверных. Все признаки конечного разложения империи Османов. Румыния заявила Порте требования, похожие на ультиматум перед объявлением войны. Вмешательство Румынии даст христианам заметный перевес.

В прошедший понедельник, 5 июля, я закончил последние расчеты с Миллером по крымской постройке.

10 июля. Суббота. Весь день провел в Петергофе. Утром доклад и визиты, потом большой парадный обед во дворце для итальянского наследного принца и, наконец, вечер с цыганами в Александрии у наследника цесаревича. К обеду были приглашены, кроме свиты итальянского принца, и другие иностранные генералы и офицеры, прибывшие на красносельские маневры: французы, австрийцы и германцы. Вечер был устроен для принцессы Маргериты, которая особенно желала видеть и слышать цыган. Не знаю, какое вынесла она впечатление, прослушав всю коллекцию бессмысленных романсов и пошлых солдатских песен, гнусливым голосом распеваемых цыганками и цыганами. Мне всегда совестно, что мы угощаем иностранцев такими безобразиями.

При докладе моем государь заговорил о неблагоприятном для сербов ходе дела; в высшем петергофском обществе я также слышал общее сокрушение о том, что славянам не везет; начинают осыпать Черняева упреками и только теперь спрашивают, на чем же основана была вся его громкая слава. Впрочем, в газетных телеграммах я не нахожу еще ничего такого, что оправдывало бы тревогу; ничего решительного до сих пор еще на театре войны не произошло, и вольно же было публике по первым телеграммам вообразить, что Черняев так и пойдет вперед триумфатором прямо в Константинополь. Худо только то, что он перессорился с людьми, на которых должен был опираться; худо, что начались раздоры в славянском стане.

С другой стороны, я узнал сегодня под строгой тайной, что государственный канцлер несколько отступил уже от своей системы безусловного нейтралитета и согласился на то, чтобы смотреть сквозь пальцы на провоз оружия сербам и болгарам. Государь разрешил министру финансов дать соответственные секретные инструкции нашим таможням. Императрица усугубляет свое сочувствие к балканским славянам, посылает от общества Красного Креста врачей и госпитальные вещи.

12 июля. Понедельник. Вчера вечером в Красном Селе был объезд лагеря и обычная парадная заря, а сегодня утром состоялся большой смотр. Не знаю, какое впечатление произвели оба эти угощения на итальянских гостей. Погода благоприятствовала, и войска представились во всем блеске. Прямо с парада итальянские принц и принцесса отправились в Петербург; улицы на пути их были разукрашены флагами. Они пробудут здесь весь завтрашний день.

13 июля. Вторник. Сегодня доклад мой был очень продолжителен (полтора часа), так что пришлось некоторые дела отложить до другого раза. Получив приглашение к обеду у их величеств, я должен был остаться в Петергофе почти на весь день. Кроме меня, за обедом присутствовали барон Жомини и граф Григорий Александрович Строганов. Императрица с особенной скорбью говорила о неблагоприятном для турецких славян ходе дел, о последних неудачах, о новых пособиях, приготовляемых по санитарной части как в Петербурге, от общества Красного Креста, так и в Москве.

14 июля. Среда. Приглашение на спектакль и иллюминацию, приготовленные сегодня вечером в Петергофе, пришло так поздно (по возвращении моем из заседания Военного совета), что я воспользовался этим предлогом, чтобы совсем не ехать туда, и, спокойно оставшись дома, имел время приготовиться к завтрашнему докладу.

15 июля. Четверг. Приехав в Петергоф в обычный час (с первым поездом), я узнал, что сегодня, в 10 часов утра, итальянские принц и принцесса уезжают из Петергофа на пароходе в Петербург и вся царская фамилия съехалась в Большой дворец, чтобы проститься с гостями. К тому же сегодня именины великого князя Владимира Александровича, а потому должна быть обедня. Доклад назначен мне после обедни.

Я воспользовался свободным временем, чтобы повидаться с государственным канцлером и поговорить с ним о настоящем положении дел. Передав ему сведения, полученные в Военном министерстве из Лондона, я навел разговор на возможность разрыва с Англией и крайнее возбуждение общественного мнения в этой стране против России. Князь Горчаков хотя и возражал мне, что, напротив, теперь заметна в Англии сильная реакция против воинственных затей Дизраэли, который уже рассорился с министром иностранных дел Дерби и, быть может, близок к падению, однако же выражал опасение, что при всем нашем твердом намерении избегнуть войны могут возникнуть такие случайные, непредвидимые обстоятельства, которые сделают войну неизбежной для нас.

Для примера он указал на возможность оскорбления нашего посла в Константинополе и радовался тому, что отъезд Игнатьева в Россию устранил на время хотя бы эту случайность. Вообще, я заметил, что взгляд государственного канцлера теперь уже не совсем тот же, какой был у него в первые наши с ним свидания: он уже иначе говорит о допущении неофициальной помощи турецким христианам, о пропуске к ним оружия и военных запасов под видом транзитного товара. В довершение князь признался, что виделся с Ростиславом Фадеевым и даже принял от него записку, которую тут же и дал мне прочесть. По всему видно, что этот краснобай обладает талантом пускать пыль в глаза; наш канцлер признал его человеком умным, хотя и не заслуживающим доверия[88]. Фадеев хвастался, будто имел огромное влияние на египетского хедива[89] Измаил-пашу и вел его к тому, чтобы он воспользовался нынешними трудными обстоятельствами Турции для приобретения новых для себя выгод. По-видимому, и в записке, поданной Фадеевым наследнику цесаревичу, проводилась та же мысль – будто по милости его, Фадеева, хедив поможет христианским подданным султана освободиться из-под ига мусульманского и доконает Блистательную Порту.

Князь Горчаков, впрочем, находит, что совершившиеся уже факты не подтверждают мечтательных надежд Ростислава Фадеева. Тем не менее заметно, что этот нахал все-таки несколько заморочил престарелого канцлера.

Перед концом обедни я отправился в Александрию, дождался возвращения из церкви всей царской фамилии, поздравил именинника, позавтракал и затем потребован был в кабинет государя с докладом. После первых незначительных предметов доклада пришлось, конечно, коснуться нынешних политических отношений, и тогда у государя невольно вырвались слова о затруднительности настоящей минуты. Давно уже не случалось мне слышать от него такого искреннего, откровенного излияния мыслей и задушевных забот. «Постоянно слышу я упреки, зачем мы остаемся в пассивном положении, зачем не подаем деятельной помощи славянам турецким. Спрашиваю тебя, благоразумно ли было бы нам, открыто вмешавшись в дело, подвергнуть Россию всем бедственным последствиям европейской войны? Я не менее других сочувствую несчастным христианам Турции, но ставлю выше всего интересы самой России».