Гальяно вроде бы и смотрел во все глаза, а так и не уловил момент, когда сосуд оказался у нее в руке.

– Видишь, пепла еще достаточно, чтобы прожить не один десяток жизней. – Барон отшвырнул рюкзак. – Теперь он весь твой.

– Да, теперь он весь мой, – Хельга прижалась щекой к флакону, – но разве он сможет вернуть мне украденную тобой молодость?! Даже сейчас ты обхитрил меня, Максимилиан! У тебя молодое тело, а у меня вечная старость! Ненавижу!!!

Точно зачарованный, Гальяно наблюдал за тем, как оранжевое пламя соскочило с факела и лизнуло хворост у ног Анны, как бросился к вспыхнувшему костру Громов, а из столба рвущегося к небу черного дыма донесся отчаянный крик Анны…

– Ну что, любимый?! Как тебе такой поворот?! – Хельга прижимала к щеке хрустальный сосуд и кружилась на месте, точно в танце. Теперь в ее душевном нездоровье не оставалось никаких сомнений. – Обидно, что мифический феникс может восстать из пепла, а твоя любимая Анна нет?! И как ты поступишь? Снова, как последний трус, сбежишь, спасая свою новую шкуру, позволишь ей сгореть заживо?! Беги, Максимилиан! Я отпускаю тебя на все четыре стороны!

Оказывается, так бывает, когда мгновение превращается в вечность, когда время останавливает свой бег, а люди становятся похожими на восковых кукол. Бывает! Гальяно видел это своими собственными глазами.

В мешанине из рыжего пламени и черного дыма – окаменевшая, смирившаяся с неизбежным Анна… Громов, голыми руками пытающийся сбить огонь… Хельга, баюкающая свой проклятущий флакон… Алая струйка крови, стекающая по подбородку Демоса, его закрытые глаза и ставшее вдруг словно тряпичным тело… А над всем этим, в вибрирующем от напряжения воздухе – гигантской птицей черная тень, прорывающаяся сквозь дым, заслоняющая Анну от огня, сдергивающая с пылающего постамента, бережно укладывающая на землю…

– Ты глупец, Максимилиан! – Безумный смех Хельги подстегнул застывшее время, заставил замершее сердце снова гнать кровь по жилам. – Я сделала тебе поистине царский подарок, а ты пожертвовал всем ради спасения той, которая никогда не сможет оценить твою жертву. Каково оно – снова стать мертвецом, Максимилиан?!

Барон склонился над бесчувственной Анной, коснулся призрачными пальцами щек, губ, обожженных ступней и лишь затем обернулся к Хельге. Теперь, когда он окончательно утратил человеческий облик, стало совершенно ясно, насколько он не-человек.

– Ты знаешь, каково быть мертвецом, моя маленькая девочка. – Голос, казалось, звучал у Гальяно в голове. – Ты сама мертва уже много лет, ты просто не заметила этого.

– Я заметила… – Хельга сделала шаг навстречу барону. – Я умерла в тот самый день, когда ты бросил меня, Максимилиан. Если бы ты знал, как я страдала все эти годы!

– Я знаю. – Ладонь барона коснулась ее щеки с той же нежностью, с которой еще недавно касалась щеки Анны. – Я виноват перед тобой, и я знаю, как все исправить.

В призрачных объятьях Хельга начала меняться, словно время вдруг решило смилостивиться над ней. Лишенная признаков возраста дама превратилась сначала в молодую женщину, а потом и вовсе в юную девушку. В тот самый момент, когда тонкие девичьи руки сомкнулись на шее барона, две фигуры, реальная и призрачная, вспыхнули ярким пламенем…

* * *

1842–1845 годы Граф Максим Изотов

Жара стояла невыносимая. Каурый под Максимом устало всхрапывал и раздувал ноздри в тщетной попытке унюхать в высушенном беспощадным азиатским солнцем воздухе воду.

– Скоро уже, дружок! – Максим ободряюще похлопал жеребца по холке, несвежим носовым платком стер с лица пот и мелкую, в поры въедающуюся дорожную пыль.

Второй год уже живет в этом забытом Богом басурманском краю, а к жаре все никак не привыкнет. До сих пор по ночам снится родительский парк с тенистыми аллеями да прудом, тем самым, в котором еще в детстве любил купаться с отцом. Да вот только нет больше отца, и матушки нет, и дом с парком, верно, уже проданы за долги, а он, потомственный дворянин, потомок славного рода Изотовых, вынужден, словно последний преступник, прятаться от отцовских кредиторов на краю земли, в Персии.

Нет, жилось бы ему и здесь неплохо, будь он поумнее да посговорчивее, а так всего одна дуэль – и пришлось проститься с беззаботной жизнью адъютанта при главе военной миссии. Теперь перед любимой тетушкой, которая два года назад выхлопотала для единственного племянника теплое место в российском посольстве в Тегеране, совестно. Сколько уже раз собирался написать письмо да повиниться, но все откладывал. Легче на дуэли стреляться, чем прогневить тетку. Потому что норов у нее фамильный – изотовский, такой же, как был у покойного отца, такой же, какой с годами сделался у Максима. Попадись ей под горячую руку, можно и костей не собрать. Нет, пусть тетушка пока пребывает в блаженном неведении, пусть считает, что племянник успешно постигает военную науку да набирается ума-разума. Незачем ей знать, что он, граф Изотов, нынче не чурается самой грязной работы, что за сущие гроши нанялся охранником к купцу Васильеву, прощелыге и скупердяю, каких еще поискать.

А работенка оказалась та еще! Редкая неделя обходилась без мордобоя или даже поножовщины, потому как делишки купец проворачивал всякие разные, порой и не совсем законные. Завистников и недоброжелателей у него была тьма, и среди соотечественников, и среди местных. Оттого, видать, без охраны он даже по нужде не выходил, а караваны с его товаром охранялись так, что даже самый разудалый бандит не решился бы на них напасть. Максим однажды отличился, спас купца от неминуемой гибели. На память о той браваде ему остался шрам на плече да безграничное доверие хозяина. Только что ему это доверие, когда в карманах ветер свищет и денег не хватает даже на новую сбрую каурому?!

Наверное, Максим уже давно плюнул бы на все и подался искать лучшей доли, если бы не одно обстоятельство. У обстоятельства были дивной красоты черные глаза, длиннющие косы, осиная талия и изящные ножки. Эти ножки, обутые в сафьяновые туфельки и кокетливо выглядывающие из-под длинных юбок, отчего-то особенно бередили его молодую кровь, даже сильнее, чем унизанные звонкими браслетами запястья и розовые, похожие на лепестки, ноготки. Ее звали Оленькой, и она была единственной и нежно любимой дочерью купца. Максим не знал, увлекся бы он ею, доведись им встретиться на родине, но здесь, на чужбине, он не встречал ни одной женщины более красивой и желанной.

Иногда Максиму казалось, что хозяйская дочка тоже на него заглядывается, но убедиться в правильности своих догадок он не мог, потому что Оленька с людьми отца никогда не заговаривала, и ангельский ее голос Максим услышал лишь однажды, когда она прогуливалась по саду с мадемуазель Роша, компаньонкой, выписанной из самого Парижа, и напевала легкомысленно-задорную французскую песенку. Признаться, он не удержался от восторженных аплодисментов, за что тут же был удостоен смущенной улыбки от Оленьки и нравоучительной тирады от мадемуазель Роша. Той ночью Максим впервые в жизни не смог заснуть: все вспоминал и голос, и улыбку, и озорные искры в черных глазах. Эх, до чего ж несправедлива судьба, раз заставляет его, потомственного дворянина, вздыхать о девице отнюдь не благородного происхождения! Ведь окажись они в России, могло так статься, что купец Васильев почел бы за честь отдать дочь за такого уважаемого человека, как граф Максим Александрович Изотов. Но, увы, они не в России, и у купца Васильева совершенно превратные представления о чести. Остается лишь любоваться украдкой на Оленьку и тайно мечтать, что когда-нибудь фортуна смилостивится и осыплет его своими щедрыми дарами…