А пока с фортуной еще не все оговорено, вот прямо сейчас за величайшее благо Максим почел бы самую обыкновенную бочку с водой. Только не нагретой ненавистным солнцем до состояния кипятка, а студеной, такой, чтобы аж зубы сводило. Однако ж пустое! Если в караван-сарае, который уже, слава тебе, Господи, маячит на горизонте, и найдется чистая вода, то уж точно не про его честь. Да он и сам бы уступил всю воду мира той, чей покой ему выпала честь охранять в этой утомительной поездке.

Впервые за два года купец взял с собой дочку и всю дорогу переживал, как бы чего худого не вышло. Только чего же волноваться, когда путь этот спокойный, не единожды вымеренный копытами каурого и политый его, Максима, потом. Да и сам он теперь стал вдвойне более осторожным, понимал, какой бриллиант довелось охранять, и даже под самыми страшными пытками не сознался бы, что втайне мечтает, чтобы на караван напали разбойники, и у него появилась возможность явить Оленьке всю свою молодецкую удаль и немалое фехтовальное мастерство.

В ту же ночь тайное желание исполнилось. Да так, что страшнее некуда. На караван-сарай напали после полуночи. Кто напал, Максим в темноте толком не разобрал. Да и некогда было разбираться, тут успевай саблей махать – налетели тати со всех сторон, точно воронье. И караульные проглядели. Или не проглядели? Вон лежит с перерезанной глоткой Саид, а вот балагур и весельчак Митька Бирюков рвет на груди пропитанную кровью рубаху, силясь выдрать вражью стрелу. А ворота, которые на ночь запираются на здоровенный засов, распахнуты настежь. Значит, предателя нужно искать среди своих. Ничего, он поищет, сейчас главное – до Оленькиной комнаты добраться. Откуда ж их, чертей пустынных, столько взялось?! Не залетный бандитский отряд, а целая армия! Вот и комната хозяина: вход завален мертвыми басурманами, а внутри слышно – сеча.

Купец Васильев умел не только торговать, но и славно саблей орудовать, один против троих, это не считая тех, что валяются мертвыми на пороге.

– Максимка! – Голос у купца клокочущий, а лицо все залито кровью. – Максимка, Оленьку спасай! Христом богом молю!

Двоих из троих Максим положил, но третий, падлюка, перед смертью успел-таки всадить саблю в живот купцу.

– Оленьку… Оленьку не бросай… – Старик все еще цеплялся за жизнь, но было ясно как божий день, что не жилец больше купец Сидор Васильев. – И вот еще, Максимка… да погодь ты! Там, в шкатулке… Оленьке передай, она знает…

Он так и помер, не договорив, но успев напоследок указать пальцем на окованный сундук. Что там еще? Деньги? Золото? Золото бедной сироте пригодится…

Сундук открылся с громким лязганьем. Ни денег, ни золота – одна только резная шкатулка на самом дне, а в шкатулке – хрустальная бутыль с чем-то серым. Хорошо наследство, ничего не скажешь…

Максим сунул бутыль за пазуху, бросился вон из комнаты. Теперь одна у него забота – спасти Оленьку. Вот и довелось показать браваду…

Девичий крик он услышал еще издалека. Как услышал, так в него словно бес вселился: дорогу к Оленькиной спальне прорубал саблей, устлал все вокруг себя хрипящими да корчащимися телами.

Она стояла одна против двоих. Маленькая птичка храбро отбивалась от двух шакалов, и кинжал в ее изящной руке был похож на серебряную молнию.

Успел, слава Богу!

С шакалами Максим справился сам, а потом, ни говоря ни слова, схватил Оленьку за руку, потянул за собой из комнаты. Все, прошло время бравады, нужно уносить ноги, потому как все его люди полегли, а злодеев еще тьма.

Каурый недовольно всхрапнул, когда Максим не усадил даже, а безо всяких церемоний зашвырнул в седло Оленьку, и чуть припал на задние ноги, когда следом запрыгнул сам хозяин.

– Ну, выручай, дружочек! На тебя теперь одна надежда!!!

Вражеская стрела настигла Максима уже в воротах, впилась железной осой под левую лопатку, выбила из горла крик и фонтан крови. До чего ж нехорошо вышло. Хотел удаль молодецкую показать, а залил кровищей Оленькину одежду. Нужно освободить каурого от лишней ноши, все равно он больше не жилец, а девочка может и спастись…

– Держись! – Маленькая ручка насмерть вцепилась в пояс. Станешь спрыгивать, непременно ее за собой потянешь под копыта жеребца. – Максимушка, держись, родненький. Только держись…

До чего ж радостно перед самой смертью услышать нежнейший этот голосок! Знать, не зря он прожил на земле четверть века, раз в последний путь его провожает ангел…

– …Ну что же это?! Лихорадка уже спала, а он все в себя никак не придет. – Из небытия его вызволил смутно знакомый голос. Он даже не сразу понял, что говорят не по-русски, а по-персидски.

– А что же ты хочешь, девочка? Мне острие стрелы пришлось почти из самого сердца ножом вырезать. Кто вообще может выжить после такого? – А вот этот голос был ему совершенно незнаком, мужской, надтреснутый, как старый глиняный горшок. – И чего ты удумала пеплом рану засыпать?! Кто тебя только учил такому варварству?!

– Я знаю, что делаю, дядюшка! Мне папенька рассказывал, как надо. Но отчего же так долго-то?!

Максим открыл глаза в тот самый момент, как узнал этот звонкий встревоженный голос. Оленька! Живая и невредимая! Да и он сам, похоже, поспешил с жизнью проститься, раз в груди все огнем горит, и дышать больно. Ничего, боль – это хорошо. Отец говорил – болит, значит, заживает. Вот и у него заживает…

– Максимушка! – прохладная ладошка нежно коснулась его щеки. – Очнулся!

Уже ради одной этой встречи стоило побороться со смертью, уж от этого ласкового обращения на сердце полегчало…

– Хозяйка… – он попытался сесть и тут же задохнулся от нестерпимой боли.

– Ай, что ты делаешь?! Шайтан тебя побери! – запричитал древний, загорелый до черноты старик. – Не для того я семь ночей не спал, чтобы ты сейчас из-за своей прыти аллаху душу отдал! Лежи! Лежи, кому велено!

– Где мы? – Лечь-то он лег, потому что сидеть никак не получалось, но ведь нужно же знать, каких еще сюрпризов ожидать от жизни.

– Спи, неугомонный! – Старик грозно нахмурился, поднес к губам Максима чашу с чем-то дымящимся, дурно пахнущим, велел: – До дна выпей!

Отвар, мерзостнее которого ему еще ни разу не доводилось пить, опалил горло, вышиб из глаз слезы, снова разбудил притихшую было боль. Максим не желал казаться слабаком, но помимо воли застонал, а потом все вокруг закружилось, и мир погрузился в темноту.

Максим выздоравливал на удивление быстро. Дядюшка Хамиз, так велел называть себя старик, не переставал удивляться такому чуду, особенно когда осматривал затягивающуюся рану. Он возносил благодарные молитвы Аллаху, а сам все внимательнее поглядывал на Оленьку.

Оленька… Как же не хотелось Максиму выздоравливать! Как же хотелось, чтобы она продолжала вот так, днями напролет, просиживать у его кровати, держать его за руку, напевать песенки, то грустные до слез, то веселые и звонкие, как горный ручей. Ни к одной женщине в мире он не испытывал такого сильного, граничащего с умопомешательством чувства. Максиму нравилось думать, что теперь, когда волей злого рока девушка осталась одна-одинешенька, только он может быть ей опорой. Но было и другое, то, что тревожило его с каждым днем все сильнее и совсем не давало спать по ночам. Что с ними станется, когда придет пора покидать гостеприимный дом дядюшки Хамиза? Что станется в этой дикой стране с Оленькой? Как долго он сможет ее защищать? А защищать придется, это Максим знал наверняка, от тех страшных людей, что охотятся за чудом, которое дядюшка Хамиз по неведению назвал пеплом.