Следовательно, утверждать, будто всякий ресурс, коим владеет община, неизбежно столкнется с трагедией общин, неправомерно. Такая собственность и ресурсы с открытым доступом — очень разные вещи. Английские общинные земли до начала процесса огораживания, подразумевавшие подлинное равноправие и свободный доступ для всех — ностальгический миф. Хардин, судя по всему, этого не знал, и написанное им базировалось на теории, а не на фактах208.

Стоит разобраться в этой путанице, как становится ясно: со всевозможными проблемами общины легко, рационально и эффективно управляется местное население, отнюдь не претендующее на лавры профессиональных экономистов. Как раз-таки последние часто уничтожают, губят и разрушают разумные меры управления общественными землями. Политолог Элинор Остром много лет собирал примеры хорошо управляемых общинных ресурсов. В Японии и Швейцарии, например, местное население тщательно следит за лесами, веками находившимися в собственности общин.

На турецком побережье, близ города Алания, есть одно рыбное место. В 1970-х годах здешние рыбаки попались было в ловушку чрезмерной ловли и истощения. Однако, сообразив, к чему это ведет, тут же разработали хитроумный и сложный набор правил. Он подразумевал закрепление за каждым из лицензированных рыболовов по участку (с помощью жеребьевки), а также дальнейшую ротацию последних в течение всего сезона. За соблюдением этих правил следят сами рыбаки, хотя эту систему признает и правительство. Здесь рыбному промыслу экологическая катастрофа больше не грозит.

Неподалеку от испанского города Валенсия протекает река Туриа. Ее воды делят между собой более 15 тысяч фермеров — причем система существует уже как минимум 550 лет. Когда подходит его очередь, каждый крестьянин волен брать столько воды из распределительного канала, сколько нужно — и не тратит зря ни капли. Что же ему мешает? Бдительное око соседа. В случае необходимости тот может подать жалобу в так называемый совет по делам ирригации — Tribunal de las Aguas, — который собирается перед валенсийским собором каждый четверг. Судя по записям, ведущимся с 1400-х годов, мошенничали и обманывали редко. Орошаемые районы Валенсии — huerta — позволяют собирать два урожая в год, а значит, крайне прибыльны. Систему и ее правила позже переняли в Нью-Мексико, где самоуправляемые оросительные системы процветают и поныне209.

Алмора, холмистый регион Кумаон в Северной Индии, «прославившийся» в 1920-х годах «подвигами» тигров-людоедов — идеальный пример того, что национализация общинных земель создает, а не решает трагедию открытого доступа. В 1980-х британское правительство заявило абсолютные права на все тамошние лесные угодья, фактически, национализировав территорию. Цель — повысить доходы правительства от лесов — якобы, к выгоде местного населения. Подобное произошло не только в Алморе — это была стандартная практика колониального правительства во всей Индии. Оно запретило нарушение границ, вырубку, выпас и выжигание. Жители деревень сопротивлялись с растущей воинственностью. Впервые за всю историю они действовали безответственно по отношению к лесу, ибо отныне он им не принадлежал. Все закончилось трагедией общин.

К 1921 году проблема стояла настолько остро, что правительство учредило специальную конфликтную комиссию — Forest Grievance Committee, — вновь коммунизировавшую часть лесов на основании так называемого Van Panchayat Act. Любые два и более жителя деревни могли подать прошение заместителю комиссара о создании панчаята (общинной рощи) из лесов, принадлежащих государству. Совет Панчаят брался защищать бор от пожаров, вторжений, вырубки и окультуривания, а также не производить выпас на 20 % от общей площади. Исследование шести таких лесов Панчаятов в Алморе, проведенное в 1990 году, показало: три управлялись хорошо, а три — плохо. Первые отличались действенной системой мониторинга лесного массива и штрафования нарушителей — причем, гораздо более эффективной, чем в лесах, принадлежавших государству210.

Другой пример можно найти в Северной Кении. Народ Туркана, живущий вдоль реки Турквелл близ озера Туркана, кормил своих козлов стручками акаций, падавших с растущих на берегу деревьев. Со стороны доступ к ресурсу мог показаться свободным для всех: каждый пастух имел право выбрать любое дерево.

В действительности же, ничего подобного не было: акации являлись тщательно регулируемой частной (общинной) собственностью. Если кто-то позволял своим животным общипывать определенную группу деревьев, не испросив на то разрешения совета старейшин, он здорово рисковал. За одно нарушение прогоняли палками, за повторное — убивали. Во время засухи в систему выпаса вмешалось правительство: отныне доступ к ресурсу был открыт для всех — деревьями владело государство, а не старейшины. Результат — трагичный, но предсказуемый: общипанные донельзя деревья погибли. Тем не менее предубеждение против частной собственности среди экологов настолько сильно, что специалист по охране окружающей среды, описавший этот случай, постарался представить его как аргумент против приватизации, а не национализации211.

Наследие Хардина заключалось в реабилитации принуждения со стороны государства. i: o в пользу Гоббса, отстаивавшего высшую верховную власть как единственный способ обеспечения сотрудничества среди подданных. «А соглашения, — писал он, — без меча — лишь слова, которые не в силах гарантировать человеку безопасность». В 1970-е годы единственное решение трагедий общин — реальных или воображаемых — видели в национализации. Во всем мире правительства, взяв в качестве оправдания логику Хардина о низкой эффективности общинной собственности, принялись за обогащение. Как выразился в 1973-м, роняя крокодиловы слезы, один экономист: «Если нам и удастся избежать трагедии общин, то лишь прибегнув к драматической необходимости Левиафана»212.

В 1970-е годы единственное решение трагедий общин — реальных или воображаемых — видели в национализации.

Этот рецепт привел к катастрофе. Левиафан создает трагедии общин там, где их раньше не было. Взять дикую природу Африки. Во времена колониальных режимов, а также после обретения независимости в 1960-1970-х годах африканские страны национализировали животный мир — мол, это единственный способ помешать «браконьерам» уничтожить его. В результате, крестьяне терпят ущерб от принадлежащих государству слонов и буйволов и не видят оснований следить за животными, больше не являющимися источником мяса или дохода. «Неприязнь африканского земледельца к слонам так же сильна, как страстна сентиментальность западников», — говорит глава кенийской службы дикой природы Дэвид Уэстерн. Сокращение популяции африканских слонов, носорогов и других животных — это трагедия общин, созданная национализацией. Доказательством тому служит кардинальное изменение ситуации в случае возвращения прав пользования животным миром общинам.

Взять хотя бы программу Campfire, принятую в Зимбабве. Поскольку отныне заниматься спортивной охотой можно лишь после приобретения у совета деревенских жителей соответствующих прав на отстрел дичи, обитающие здесь животные приобрели громадную ценность. Как следствие, местное население мгновенно поменяло свое к ним отношение. С тех пор как Зимбабве передала права пользования животным миром землевладельцам, площадь частных угодий, отведенных дикой природе, увеличилась с 17 до 30 тысяч квадратных километров213.