даже самый плохой из людей имеет право на защиту — иначе быть не может никакой справедливости. Это может показаться вам неприятным, и так оно и есть, но вообще правда редко бывает приятной. В общем, Каньяс имел репутацию хорошего адвоката, поэтому я ожидал, что для публики он возьмет на вооружении легенду Сарко, изображавшую его жертвой общества, слезливый миф о раскаявшемся преступнике. Это была наилучшая стратегия для его защиты перед судом. В то же время я был уверен, что Каньяс на самом деле прекрасно понимал: Гамальо являлся не жертвой общества и бунтарем из кинофильма, а прирожденным преступником, неисправимой криминальной личностью. Я полагал, что в откровенном разговоре с глазу на глаз адвокат признает правду или не станет отрицать ее и мы сможем договориться с ним, избежав ненужных проблем.

Однако моя уверенность оказалась ошибочной. Выслушав все мои объяснения, Каньяс спросил: «Для чего вы мне это рассказали?» Он отложил скрепленные листы заключения о Гамальо и подвинулся на край дивана, опершись локтями о колени и продолжая держать руки сцепленными в «замок». «Я вам уже говорил, — ответил я. — Мне кажется, я обязан был это сделать. Кроме того, думаю, раз уж нам предстоит вместе работать над данным делом, будет лучше, если я сразу раскрою перед вами все карты и мы сумеем прийти к соглашению». «Понятно», — пробормотал адвокат. Однако он не спросил, к какому соглашению нам нужно прийти, и его дальнейшие слова заставили меня сделать вывод, что он так ничего и не понял. «Скажите, пожалуйста, господин директор, — произнес Каньяс, — сколько раз мы с вами встречались у вас в кабинете, чтобы поговорить о ком-нибудь из моих клиентов?» Мне сразу стало понятно, что он имел в виду, но я не стал уклоняться от вопроса. «Ни разу, — признал я и добавил: — Тогда я не видел в этом необходимости. А сейчас вижу. Кстати, с некоторыми из ваших коллег у меня прежде тоже возникали подобные беседы». Это последнее было чистой правдой, но Каньяс кивнул и усмехнулся. «Что ж, со мной это в первый раз, — произнес он. — Хотя я вот уже почти пятнадцать лет каждую неделю появляюсь в тюрьме. Так что это может означать только одно, не правда ли?» И Каньяс сам ответил на свой вопрос: «Это значит, что Гамальо не является обычным заключенным». Адвокат сделал паузу, расцепил пальцы и, подняв локти с колен, распрямился, чтобы посмотреть мне в лицо. «Послушайте, господин директор, — продолжил он. — Я благодарен вам за то, что пригласили меня сюда, и особенно благодарен за откровенность. Позвольте же мне тоже быть с вами откровенным. Нравится вам или нет, но Гамальо — особый заключенный, и совершенно естественно, чтобы к нему было особое отношение. Однако эта его особость вовсе не означает, что он не способен к социальной реабилитации. Напротив, Гамальо является исключительным в том числе и потому, что принадлежит к упомянутому вами ничтожному меньшинству: он уже внутренне реабилитировался и не должен больше находиться в тюрьме. Такова реальность. Правда, нам будет трудно прийти к соглашению по данному вопросу. Но это не имеет значения. Главное, что ваше начальство думает так же, как я, и вам придется выполнять его распоряжения. Я очень рад этому: еще раз повторю, я считаю, что Гамальо уже погасил свой долг перед обществом и готов к тому, чтобы выйти на свободу. Я же, в свою очередь, сделаю все, что в моих силах, чтобы это произошло как можно скорее».

Вот что сказал мне тогда Каньяс. И — еще раз замечу — его слова удивили меня. Это была речь не рационального и благоразумно циничного адвоката, а человека, находившегося во власти мифа о Сарко и верившего в него. Или. напротив, беспринципного ловкача, желавшего заставить меня поверить в то, во что сам он не верил, и жаждавшего нажиться на славе Сарко и произвести медийный фурор, вытащив его из тюрьмы.

— Насколько я понимаю, в то время вы даже не подозревали об отношениях, связывавших Гамальо и Каньяса?

— Разумеется, нет. Я знал, что в юности Гамальо жил в Жироне и у него были здесь родственники. То, что Каньяс некогда состоял в банде Сарко, я узнал намного позднее. После того разговора с адвокатом я понял, что он прав: поскольку вышестоящие чиновники поддерживали это дело, я был связан по рукам и ногам и мог лишь продолжать заниматься тем же, чем уже занимался, то есть работать над социальной реабилитацией Гамальо, не веря в то, что для него это возможно. Кроме того, мне стало ясно, что я дал маху с Каньясом и мы ни о чем не могли с ним договориться, поэтому лучше было оставить все так, как было. В тот день я постарался поскорее завершить нашу встречу, заявив, что, возможно, я ошибался и у меня не было другого выхода, кроме как исполнять распоряжения вышестоящих инстанций. На прощание сказал Каньясу, что он может на меня рассчитывать, если ему что-нибудь потребуется, и адвокат поблагодарил меня со своим неизменным видом победителя.

— Вы действительно были убеждены тогда, что Каньяс ошибался?

— Да.

5

— Суд по делу о нападении на надзирателей «Бриане» был в марте или апреле 2000 года — на тот момент Сарко уже несколько месяцев находился в тюрьме Жироны. Заключительные слушания состоялись в суде Барселоны. Там я имел возможность убедиться в том, что в Каталонии и Барселоне легенда о Сарко по-прежнему жива. Конечно, его появление на публике не вызвало такого ажиотажа, как десять лет назад, когда он являлся настоящей знаменитостью, но все равно это событие привлекло журналистов и любопытных. Во избежание нарушения порядка судья велел освободить зал и не впускать туда никого, кто не имел отношения к делу. То, что Сарко все еще обладал притягательностью для СМИ, было первым успехом. Второй нашей победой стало решение суда: Сарко приговорили к трем месяцам заключения, что было намного меньше, чем мы ожидали. Результат полностью удовлетворил нас, не пришлось даже подавать апелляцию. Потом мы с Тере отметили этот успех французским шампанским у меня дома, а Сарко с Марией, хотя и без особых излияний, выразили мне свою благодарность. Никто из них троих не поинтересовался, сколько они должны мне за услуги, однако одержанная победа подвигла меня на то, чтобы изложить им мой план, который я втайне вынашивал с тех пор, как взялся защищать Сарко.

Целью моего плана было вытащить Сарко из тюрьмы в течение двух лет. Для начала следовало добиться в суде