следующая картина. Я, девочка, Инга Ивановна сидели за столом в свете настенной лампы и от души хохотали неизвестно чему…

Не смеялась только, гордо шествуя по столу, черепаха, да и то лишь потому, что была занята кусочком сыра, который она только что стащила с края тарелки и, неуклюже лавируя между посудой, устремилась на противоположный от девочки край стола.

Татьяна включила в кухне верхний свет. Полумрак по углам, которые сразу стали будто ближе, исчез, и все как-то радостно заискрилось.

Яркое освещение, теперь только у нас с Ингой Ивановной, вызвало новый приступ смеха.

– Чего это вы сегодня? – спросила Татьяна, посмотрев внимательно на нас и на почти пустую бутылку коньяка. – До спаивания малолетних, надеюсь, у вас дело не дошло? – обернулась она к матери. – А ты иди отсюда! Нечего тебе со взрослыми сидеть, – сказала она уже дочери, потрогав ее лоб.

Новый приступ смеха какими-то теплыми, ласковыми волнами, одна за другой, накатил на нас.

Как было объяснить ей, что девочка почти уже здорова? Что мы с Ингой Ивановной изобрели новый праздник – Последнего Понедельника. И что не будет их уже больше в этом году!

– Наш с Игорьком девиз: «Никаких понедельников!» – вытирая фартуком набежавшие на глаза слезы, едва проговорила сквозь смех Инга Ивановна.

– Ну-ну… – с иронией произнесла Татьяна и начала выкладывать из своей хозяйственной сумки всевозможную нездешнюю ярко упакованную снедь.

Муж Татьяны, Сергей, в женихах был подающим большие надежды молодым научным сотрудником. Теперь стал весьма преуспевающим работником банка, которые вдруг возникли во множестве своем, как грибы после дождя. Зарабатывал теперь Сергей раз в десять больше, чем в своем НИИ, но счастливым, увы, не казался, хотя за короткое время работы в финансовой сфере поимел: автомобиль с гаражом, зачатки лысины и кругленький животик. В этот вечер, как обычно, он довез жену до дома, а сам поехал «отгонять» машину в гараж. Назад ему надо было возвращаться через весь город на троллейбусе…

– Ну, что? По последней? – обратилась ко мне ИИ, слегка успокоившись, но с каким-то не свойственным ей азартом. – Пока зять не приехал и не осудил нас…

– Мама! Ну сколько можно об одном и том же!..

– Вперед! – махнул я рукой, погружаясь в новую волну смеха и чувствуя, как жуткое напряжение, неудовлетворенность последних недель, а может быть, и лет эти добрые теплые волны радости, смывая, уносят стремительно куда-то далеко-далеко, за край горизонта.

Из соседней комнаты тоже донесся тоненький детский смех. Потом: «Мама! Ты знаешь, она ведь живая!..» – крикнула девочка звонким голосом из комнаты, в которой она играла с черепахой.

Это сообщение вызвало новую волну веселья.

Но теперь уже смеялись все! Я, девочка, Инга Ивановна, Татьяна, тоже подсевшая к нашему столу и тоже, как и ее мать, но только не фартуком, а тыльной стороной ладони смахнувшая вдруг набежавшую слезу.

«Видимо у них это наследственное, слезы радости, или радость сквозь слезы… Хотя раньше я этого что-то не замечал».

Не смеялась по-прежнему только черепаха. И в редких паузах нашего смеха мы слышали из соседней комнаты деловой цокоток ее черепашьих «копытец».

Она обследовала свое новое обиталище.

Пределы разума

И горький яд Эклезиаста

Еще не проникал в меня…

Любовь никогда не перестанет быть,

Хотя и языки умолкнут и знания упразднятся.

Тот день, а точнее – уже поздний вечер, сохранился, словно бы сфотографированный, в моей памяти до мельчайших подробностей. И «фото» это с годами, как ни странно, не тускнеет, хотя давно уже забылись напрочь многие, может быть, и более значительные, события. Тот же «снимок» по-прежнему отчетлив: белобрысый, с облупившимся от солнца носом мальчишка, в белой майке и сатиновых черных трусах, уже в сумерках, сидит на верхней ступеньке крыльца, выкрашенного в ярко-желтый цвет, и, задрав голову, внимательно и неотрывно смотрит в вечернее небо.

Отчетливо помню и то состояние, когда в мое сознание проникли первые, пожалуй, самые горькие, капли яда философских размышлений… Да и не философских даже еще, в общепринятом понимании этого слова, а просто размышлений о том, над чем в повседневной жизни мы не задумываемся, то ли за неимением спокойного свободного времени, то ли из-за множества обыденных привычных дел…

А ведь вечное не любит суеты.

Семья наша жила тогда в небольшом поселке, состоящем в основном из деревянных насыпных одноэтажных длинных домов барачного типа.

В каждом таком доме было по восемь квартир: четыре однокомнатных и четыре двухкомнатных. Двери их выходили в общий коридор, тянущийся через весь барак и заканчивающийся двумя окнами в противоположных его концах. Поэтому в солнечную погоду, обычно полутемный, он напоминал тоннель с просветом в западной или восточной стороне, в зависимости от того, было это утро или вечер.

Два входа – центральный, с открытой верандой, где летом, особенно в пасмурные дни, собиралась вся многочисленная ребятня барака, и обычный, с высоким крыльцом и навесом над ним, как бы разделяли барак на две равные части.

Ближе к двойным входным дверям, за которыми мы так любили прятаться, располагались однокомнатные квартиры а в торцах дома – двухкомнатные. Из окна любой из них можно было вылезти в свой огород, поесть там сладкого гороха или морковки, вымытой тут же, в бочке с прогретою за день прозрачной водой.

Не помню уж, сколько мне тогда было лет…

Учился ли я уже в школе, – и это были летние каникулы, – или только собирался в первый класс? Зато отчетливо помню, что мне постоянно не хватало времени для того, чтобы набегаться вволю. Обследовав при этом все таинственные уголки полуразрушенных, а кое-где и отстроенных жильцами заново сараев, стоящих недалеко от барака у высокого и длинного забора какой-то воинской части.

К тому же от этого основного моего занятия – беготни во дворе с соседскими сорванцами, играя с ними, например, в «войнуху», когда с трудом удавалось уговорить некоторых из них хоть недолго побыть «фрицами» (поскольку все хотели быть «нашими»), меня время от времени отвлекали, конечно, не очень обременительные, но возникающие так всегда некстати домашние дела.

То нужно было принести в дом воды с колонки, то дров из сарая, потому что бабушка вдруг удумала что-то стряпать в духовке…

И это в то самое время, когда мы с ребятами только-только собрались отправиться в близлежащий лесок, расположенный сразу же за асфальтированной дорогой, проходящей по окраине поселка некой границей между негустым этим лесом, скорее похожим на старый, заброшенный парк, и жилыми домами,