Я и сам в этом не был уверен, поэтому не попытался ему даже ответить. Только загадочно блеснул глазами и пошел в сторону темного уже провала двери, ведущего в коридор.

Я не мог это сформулировать даже в лифте, когда за мной никто уже и не следил. Не мог выразить и в машине. Лишь подъезжая к дому Аркадии, понял, почему вдруг так на этом зациклился – из всех фигурантов дела под роль Комарика подходил, и то с огромным количеством оговорок, только Сэм.

Или мне следовало расширять круг поиска, чего очень не хотелось делать. Я и с этими-то людьми не знал, как быть, а если их станет больше – хоть в отставку подавай. Но из нашей Конторы, как известно, в отставку не подают.

Я поднимался по лестнице на второй этаж, когда задребезжал мой сотовик. Я открыл его с самыми дурными предчувствиями. Так и оказалось.

– Алло, докладывает «наружка» Самуила Бреера.

Я поразился. По этому телефону не могли звонить простые оперативники, это было для меня верной смертью.

– Послушай, «наружка», как ты на меня вышел, напрямую?

– Нет, я позвонил диспетчеру, и мне сказали, что эту информацию лучше передать вам. – Он не мог знать моего чина, поэтому решил пока соблюдать служебную вежливость. Против этого я ничего не имел, хотя по чину он, наверное, был выше меня. Чин-то у меня сняли, а после отсидки накинуть хотя бы прежний не спешили. – И еще мне сказали, что вы сразу все поймете, потому что в курсе.

– Я в курсе. И что у вас?

– Он вытащил какой-то конверт с вечерними газетами.

– В нем бомба?

– Что? – В голосе наружника зазвучала паника. – Откуда вы знаете?

– Ниоткуда, это я пошутил.

– Ну и шутки у тебя… – Он понял, что я не генерал. Ладно. – Теперь Бреер поднимается наверх.

Я подумал. Нет, ничего не получалось. Не было повода поднимать панику. Тогда я подумал еще раз. Все было по-прежнему невинно, но теперь хотелось все проверить.

– Слушай, «наружка», ты смотрел в его почтовый ящик?

– Конечно. Но там было очень много газет, письма я не разглядел, а не то…

Так, теперь понятно, почему он озаботился об этом позвонить. Он просто пропустил это письмо и теперь решил переложить ответственность на другого, и лучше на кого-то, кто не начальник, потому что в России начальники занимаются тем, что продают подчиненных, поэтому нужно сигналить не наверх, а вбок. Мне, например.

– В инструкции о наружном наблюдении черным по белому написано, проверка почтового ящика обязательна. А теперь ты…

– Ты мне уставы не читай. Я их лучше тебя знаю.

Но до конца грубить он не решался. Вдруг я найду способ отпихнуться от этого его упущения, и тогда он снова окажется со своей залепухой на руках. Он ждал, как повернется дело.

– Потому и знаешь, что не выполняешь. Выполнял бы, давно перевели бы на какую-нибудь толковую работу. – Это я так, ворчливость изображал. Начальственность изобретал.

И не хуже самих наружников я знал, что внешнее наблюдение, как бы низко оно ни котировалось, – это талант, и притом редкий. От хорошего наружника и в самом деле невозможно было уйти, таких типов мне показывали. Впрочем, от очень хороших наружников никто и не уходил, их просто не замечали, они умели раствориться не то что на улице, это многие умеют, а в голом поле или на пустынной аллее парка. Как говорил Основной, на хорошего наружника даже сторожевая собака не лает, и такие люди действительно есть.

Пока я думал об этом, решение пришло.

– Ладно, выручу тебя, съезжу. Но ты, если еще раз лопухнешься, получишь и за письмо вкупе.

Он промолчал, а я вернулся в машину, попросил Воеводина выпустить меня и поехал к Сэму.

Машину «наружки» я не заметил, да и не приглядывался. Они к тому же, почти наверняка, подготовились к моему появлению. Поднявшись наверх, я позвонил в знакомую дверь и прождал так долго, что даже начал немного беспокоиться.

Сэм принял меня почти не удивившись.

– Я почему-то так и подумал, что вы скоро будете, – сказал он вместо приветствия.

– Почему? – вместо своего приветствия спросил я.

Он вздохнул. Его, вероятно, глубоко ранила моя невежливость.

– Входите. – Я вошел. – И посмотрите, что я выудил из своего ящика сегодня.

Он сходил на кухню и вынес надорванный конверт. Письмо было написано на клочке бумаги с картинкой горного пансионата. Но эта картинка могла и не иметь никакого отношения к тому месту, где отдыхали Барчук с Клавой и где Клава умерла.

Я прочитал письмо вслух:

– «Милый Самуил Абрамович. Я тут случайно обнаружила нечто, что напомнило мне о Веточке. Это может напомнить и вам одну особенность, которая, кажется, здорово поможет тому молодому человеку, который на последней неделе расспрашивал о Веточке всех в Прилипале. Мне очень хочется ее с вами обсудить. Не уезжайте никуда до моего возвращения, ладно? Клава».

Я поднял глаза на старика.

– Самуил Абрамович, вы понимаете, что это может быть ключ к тому, из-за чего умерла Веточка?

– И Клава?

Я сразу завелся, даже не понял, откуда у меня появилась эта агрессивность.

– А откуда вы знаете, что Клава тоже умерла?

Сэм очень удивился.

– Я звонил в Прилипалу, молодой человек. Я там работаю, и каждый день, пока болею, звоню, чтобы они знали, что я не умер, и чтобы случайно не пропустить такую работу, на которую я способен поехать даже больным.

– Извините меня. Нервы стали, как тряпки.

– Ну ладно. Я-то переживу. А вот с этим что будем делать?

И постучал письмом по ногтю.

– Кому вы это показывали?

– Никому еще. Я же сказал, я взял это в своем ящике минут за двадцать до того, как вы вошли.

Ну, положим, прошло все сорок минут, пока я сюда добирался, решил я про себя, но вслух никак не откомментировал эту ошибку. Лишь заметил, что у Сэма не очень хорошо с чувством времени, но как это может мне пригодиться, пока не знал.

– А вы догадываетесь, что она имела в виду? Сами-то ничего не вспоминаете?

– Нет. Я уж думал, думал, но пока ничего не придумал. – Он посмотрел на меня с некоторым сомнением. – А теперь, когда ее нет, могу и вовсе ничего не придумать. Мне, знаете ли, чтобы понять, о чем идет речь, нужна подсказка.

Я покачал головой.

– Подсказку мы можем организовать только с помощью спиритического сеанса, но ему веры нет. – Он тоже покивал головой, соглашаясь, что спиритизм – не выход. – Что же это может быть?

– Мне кажется, – он был уверен, что прав, – это может быть, что угодно.