Наконец кончились холода, потускнели всполохи северного сияния, задули теплые ветра. И начался какой-то сексуальный психоз — Андрон воочию убедился, что советские зэки пьют все, что горит, и трахают все, что хоть как-то шевелится. Еще — устраивают сеансы, то есть коллективно онанируют, заглядывают под юбки сотрудницам-вольняшкам, делают подкопы в женские туалеты, наслаждаются телеаэробикой и сексуальным чтивом. По сговору с ними дешевки у зоны устраивают непотребство, вакханалии и стриптиз, а зэки отлавливают отражение действа при помощи особых сферических зеркал и… плывут, плывут, плывут. Подобный сеанс в солнечный день стоит рублей двести пятдесят — триста, два месячных заработка среднего инженера. И никуда не денешься — против природы не попрешь.

Анрон в этой всеобщей сексфантасмагории по мере сил не участвовал, плоть усмирял: с пидорами не общался, кабанчиков и хрюшек на свиноферме не драл — помогал себе сам, занимался рукоблудием. И то на крайняк, когда уже припрет. Утешался мыслями, что не в ебле счастье, что скупее надо быть в желаниях, думал о монахах, что пробавлялись в тщаниях, аскезе, служении вечном. Тем паче что за примерами ходить далеко не требовалось, один из корпусов промзоны в свое время и был монастырем. Вобщем строго жил Андрон, сурово, можно сказать скучно. В карты не играл, пидеров не пользовал, чушек и собачек не натягивал. Тоска. Да еще ни одной весточки от Тима — странно.

Только недолго тосковал Андрон, это по тюремно-лагерным меркам конечно. Одним прекрасным, даже трудно представить насколько, июльским днем его высвистал главшнырь отряда.

— Канай, Кондитер, до штабу. Похоже, фарт тебе ломится нехилый.

Еще какой!

— Вам, Лапин, разрешается трехдневное свидание, — сказали Андрону гвардейцы МВД, пакостно переглянулись и фыркнули сально, но независтливо. — Бог в помощь, счастливо покувыркаться.

«Свиданка? Да еще трехдневная? Интересно, с кем, — Андрон, даже не испытывая радости, недоуменно пожал плечами, однако подгоняемый любопытством, поспешил-таки к маленькому, похожему на курятник дому. — Мать что ли пожаловала с Арнульфом? Ладно, будем посмотреть».

— Замечу, что зыришь, ушатаю, — пообещал он местному шнырю, прошел из маленьких сеней в маленькую же, обставленную по-спартански комнату и обомлел. — Клара? Ты?

— Я, милый, я, — блаженно улыбаясь, та порывисто прижалась к нему, уткнулась, чтоб не видел слез, зардевшимся лицом в плечо. — Ну здравствуй.

Стройная, в изящном легком платьице, она была похожа на фею из сказки. А может и вправду фея — чтобы свиданку без чекухи в паспорте да еще на три дня?

— Здравствуй, Клара! И как это тебе… — оправился от изумления Андрон и сразу возвратился из сказки на землю — понял, как.

Свиданки обычно даются крайне неохотно родственникам и только на один день. Впрочем дело это поправимое, потому как работники лагерей тоже живые люди и очень уважают знаки внимания — оренбургские платки, киевские домашние колбаски, залитые смальцем в глиняном горшочке с бессарабского рынка. Бусы чароитовые и нефритовые, иркутской выделки, ряпушку да пелятку из тюменских деревень. Не гнушаются они и твердокаменных колбас, малосольной семги и «столичной» водочки. Еще, но правда очень осторожно, берут презренным металлом. Однако лучше всего взятка натурой — выпить хорошо и переспать смачно это есть смысл всего охранно-воспитательного бытия. С выпивкой дело у чекистов обстоит нормально, все пьют и собутыльников хватает. А вот с кем переспать? Все бабы и шкуры на учете и строго распределены — учет и контроль основа социализма. Вот и получается, что решают свой наболевший половой вопрос страдальцы из МВД при помощи свиданок — дадим, если дадите и вы. Как говорится, живите, но дайте пожить и другим. Не древний Рим — сплошной коллективизм, стирание граней и родственные отношения.

— Как, как, кверху каком, — Клара отстранилась, беззаботно вздохнула и сделала красноречивый жест. — Кто меня только не драл… Я уже неделю здесь, все презервативы извела. Ничего страшного, от пизды не убудет. Вишь как постаралась — три дня дали. Суки… Ну что, яичницу будешь?

Весело так сказала, с подмигиванием, а у самой на шее жилка забилась, тоненькая, голубоватая, под самым ухом. Глянул на эту жилку Андрон, хрустнул челюстями и тему закрыл, больше ни о чем Клару не спрашивал. Сел на колченогую табуретку в кухоньке и принялся смотреть, как она готовит глазунью — из полудюжины яиц, с полукопченой колбасой, на газовой зачуханной плите. На столе уже стояли консервы, сок, тарелки с салом, хлебом, конфетами, халвой. Нормальной, человеческой, сказочно благоухающей жратвой. Только Андрон был опытен, сразу много не ел — накинешься, напорешься, а потом не слезешь с горшка. Высшее благо — чувство меры. Степенно, как ему казалось, он расправился с яичницей, отдал должное салу и ветчине, выпил чаю с настоящими медовыми коврижками, а Клара все смотрела на него, не ела ничего и поминутно отворачивалась, чтобы вытереть слезу. Потом Андрон воспользовался достижением совдемократии — душем в лагере, растерся расписным домашним полотенцем и, торопясь, с утробным стоном, приступил к сакральному процессу спаривания. Он был ненавистен сам себе, внутренне дрожал от злобы и унижения, однако ничего не мог с собой поделать. Ну, сучья жизнь, ну менты падлы. Держат как животное в вонючей клетке, так что радости полные штаны от нормальной пищи, спокойной обстановки и присутствия самки. Котору предварительно сами же и покрыли… Гниды. Ну да, пизда все стерпит…

Не все. Обычно темпераментная, ответная на ласку Клара на этот раз лежала как бревно, судорожно кривила губы, тело ее корчилось не от страсти — от боли. А когда все закончилось, и она пошла под душ, по бедру ее красной лентой поползла кровавая змейка… Приветом от офицеров МВД…

«Ну суки, ну бляди, ну падлы, — от бессильной злобы на себя, на сволочную жизнь, на педерастов в погонах Андрон вскочил со шконки, топнул так, что дом задрожал, судорожным усилием задавил скупой мужской плач. — Эх, Клара, Клара… Клара…»

А Клара, как ни в чем не бывало, вернулась из душа — посвежевшая, улыбающаяся, в домашнем халатике. Ласково чмокнула Андрона и принялась рассказывать новости. Она не так давно вернулась ни больше, ни меньше как из Америки. Из суматошного, похожего на сумасшедший дом Нью-Йорка. А дело было в том, что в какой-то заокеанской академии художеств был объявлен конкурс, и все работы Клары заняли призовые места. Отсюда и поездка в Америку, и три месяца в Нью-Йорке, и умопомрачительные, о коих даже и мечтать заказано, перспективы. Более того, Кларины работы так пришлись по сердцу тамошним нуворишам, что они раскупали их с радостью, как горячие пирожки. А полученные от продажи доллары, пусть даже и обмененные по строгому, но справедливому девяностокопеечному курсу, представляли собой такую фантастическую сумму, что хватило и на то, и на се, и на поездку к Андрону. Да не с пустыми руками — вот вам пожалуйста тепляк венгерский, сапоги такие, сапоги сякие, обрезиненные валенки, электробритва, электрочайник, электрокипятильник, черный сапожный крем — хоть жопой ешь, эластичный бинт и мази на змеином яде — для согревания костей. Ну и конечно кое-что из жратвы — полный мешок…