– А ведь дошли, – сказал Краузе. – Вон уже забор.

Торопов попытался рассмотреть забор, но не смог.

– Пауль, сходи вперед, скажи, что это мы… – приказал Нойманн. – Чтобы без расспросов.

– Понятное дело, – ответил Пауль. – Все наверняка предупреждены…

– А ты еще раз повтори, – сказал Нойманн. – На всякий случай.

Пауль исчез в темноте.

Через пару минут вернулся и сказал, что все в порядке – калитка открыта, часовой ушел.

Забор действительно оказался рядом – шагах в двадцати. Калитка в заборе была приоткрыта, за ней была дорожка, выложенная камнями. Пахли цветы. Кажется, розы, автоматически отметил Торопов.

– К дому, – сказал тихо Нойманн, включая фонарик. – Зайдете сами. Мы останемся на улице.

Желтый круг света выхватил из темноты кусты вдоль дорожки, побеленные стволы деревьев.

– Щетку, – спохватился Торопов, когда они уже подошли к темному дому и остановились у крыльца. – Вы говорили…

– И так сойдет, не тушуйся, – сказал из темноты Краузе. – Фуражку не потеряй…

– Мне не нужен будет переводчик? – спросил Торопов, взявшись за дверную ручку.

– Не нужен, – успокоил его Нойманн, выключая фонарик. – Прекрасно поговорите.

Торопов поправил фуражку, проверил дрожащими пальцами, чтобы кокарда была над серединой лба.

Он уже потянул дверь, когда сзади, над деревьями, что-то сверкнуло. Торопов оглянулся – по небу над самым горизонтом скользили белые полосы и вспыхивали огоньки. Все небо было усеяно огоньками.

– Что это? – спросил Торопов.

– Фейерверк. – Нойманн подтолкнул его в спину. – Праздничный воскресный фейерверк.

Торопов переступил через порог, и дверь за ним закрылась.

Было темно – абсолютно темно. Потом открылась дверь в глубине дома. На фоне светлого прямоугольника возник темный силуэт – высокий, подтянутый. Похоже, человек в форме.

– Вам сюда, господин обер-штурмфюрер, – сказал человек в дверях. – Проходите.

Торопов быстро пересек коридор, хотел войти в комнату, но человек остался у него на пути.

– Слушайте меня внимательно, Торопов, – сказал человек.

Говорил он по-русски без малейшего акцента, голос его звучал тихо, но веско.

– Сейчас вы будете только отвечать на вопросы и слушать. Если вы попытаетесь сказать хоть что-то о будущем, о вашем времени, назовете хоть один фактик, упомянете хоть одну реалию – вы умрете. Сразу же, на месте. Вы меня понимаете?

– Но позвольте… – пробормотал Торопов.

– Вы меня понимаете?

В лицо Торопову вдруг болезненно ткнулось что-то холодное, пахнущее металлом, смазкой и сгоревшим порохом.

Торопов шарахнулся назад, но чужая рука больно сжала его предплечье, не убирая пистолет ото лба.

– Вы меня понимаете?

– Да, конечно, – сглотнув, прошептал Торопов.

– Проходите, – человек шагнул в сторону.

Торопов вошел в комнату, зажмурился от яркого света. Дверь у него за спиной с легким стуком закрылась.

В комнате пахло табаком, будто кто-то курит прямо здесь.

Но Гитлер не курит, подумал Торопов. И Гиммлер тоже, кажется, не курил… Да никто из руководителей Третьего рейха, кажется, не курил… Геринг разве что? Сигары?

– Здравствуйте, господин обер-штурмфюрер, – прозвучало справа.

По-русски, но с легким акцентом.

Торопов замер, медленно повернул голову.

– Мне о вас столько рассказали, господин Торопов, – произнес хозяин дома. – Мне просто очень захотелось с вами поговорить лично.

Торопов почувствовал, что задыхается. Он попытался ослабить галстук, но дрожащие пальцы бессильно скользнули по узлу.

– Здра… здравствуйте… – выдавил из себя Торопов. – Здравствуйте, товарищ Сталин…

– Я полагаю, – сказал Сталин, – что мы с вами – не товарищи…

– Извините, товарищ старший лейтенант, не у вас, – сказал Сухарев, упрямо наклонив голову вперед.

Брови старшего лейтенанта приподнялись в веселом изумлении.

– Извини, увлекся. Осознал – исправлюсь… – Старлей почесал в затылке. – Получается, вы с капитаном прекрасно друг друга дополняете… Не может не радовать. Ладно, тогда ответь на один вопрос. Можешь развернуто, с подробностями и лирическими отступлениями. Сделаешь?

– Это вопрос?

– Нет, это не вопрос. Вопрос заключается в следующем… – Лицо старшего лейтенанта стало серьезным. – Ты доверяешь капитану Костенко?

– То есть? – Сухарев удивленно посмотрел в лицо собеседнику.

Что значит – доверяешь? Он требует суда над Костенко. О каком доверии может идти речь?

– Извини, что-то у меня с формулировками не так сегодня. Если бы я тебя спросил, можно ли доверить капитану Костенко важное… важнейшее задание. Что бы ты ответил?

– Он ради семьи поставил под угрозу…

– Знаю-знаю-знаю… Но вот ты лично… ты бы свою жизнь ему доверил?

Сухарев задумался.

– Не спеши с ответом, это очень важно для всех. И для него, и для тебя… для меня, и даже для нашей советской Родины…

– Доверил бы, – сказал наконец Сухарев.

– Вот так – без сомнений и колебаний?

– Вот так. Его экипаж…

– Экипаж – понятно.

– Его к ордену представили… Он бомбардировки с пикирования отрабатывал…

– То есть если бы ему вот прямо сейчас доверили, скажем, полк. Или даже дивизию, то он бы справился? – прищурился старший лейтенант.

– Откуда я могу это знать? – искренне удивился Сухарев. – Это вы у его начальника спросите. А я знаю его чуть больше месяца. Знаю, как к нему относились товарищи… И понимаю, что он… что я…

Сухарев потерял мысль, сбился и замолчал.

Нелепо получилось – он требует суда, а сам вот ни с того ни с сего вдруг готов доверить капитану свою жизнь. Собираются вручить ему командование дивизией? Капитану? А что, лейтенанты не становились недавно генералами? Как справлялись – вопрос, но ведь становились… и никто при этом не спрашивал разрешения у лейтенанта Сухарева.

– Тут такое дело, лейтенант… Капитану Костенко выпадает очень важное задание. Важнейшее. Секретное и очень необычное. Настолько необычное, что о его сути в Советском Союзе знает всего два или три человека… – Старший лейтенант сделал паузу и посмотрел на Сухарева, тот смотрел перед собой спокойно, с невозмутимым видом. – Ему придется работать с человеком… с очень непростым человеком. И даже – очень неприятным, возможно, человеком. Так вот…