подполе, из-за нехватки света у неё невероятно обострился слух. Сначала она различала лишь стук ног по полу, затем научилась слышать скрип половиц в дальних комнатах и далёкий шум дождя, когда он начинался. Затем у слуха появились новые возможности, о существовании которых Ольга никогда не подозревала. Когда отца не было дома, и ей не мешал ЕГО шум, девушка улавливала другие звуки, лёгкие и еле слышимые. Либо это был скрип старого, медленно разрушающегося от влаги и гнили дома, либо это работали сотни жучков, тут и там чуть слышно поскрипывая деревом. Как бы то ни было, эти звуки стали доступны девушке, и ими она развлекала себя в страшные минуты, когда можно было сойти с ума от одиночества и тьмы.

Следующий уровень слуха появился тогда, когда Ольга поняла, что может слышать себя. Стук своего сердца, скрип сустава давно вывернутой вконец чокнутым отцом руки, чуть хриплое дыхание, скрипевшее из-за болезни еле-еле внутри, наконец, собственные мысли. Да, она ощущала их, чувствовала, как эти бесформенные сгустки информации тяжело ворочаются в голове. И девушка постепенно научилась говорить с ними. И с сердцем, которое после разговора с ним успокаивалось, и с рукой — она начинала «ныть» тише, и с головой, управляя мыслями и направляя их в нужное Ольге русло. Вспоминала стихи, что читали с матерью и братьями, складывала слова, как это делали давно умершие люди в толстых книжках, называемых романами, пыталась вспомнить как можно больше подробностей этих странных, чужих жизней, запечатлённых на бумаге.

Эти истории помогли девушке сохранить рассудок и не сойти с ума в то время, когда она уже совсем отчаялась, сорвала горло от крика и несколько дней царапала истерзанными в кровь пальцами доски в надежде выбраться. Как-то Ольга поняла, что это ей не поможет, успокоилась и принялась ждать, разделяя тишину тьмы на звуки, учась слушать жизнь вокруг, хоть она и не изобиловала разнообразием.

Потом она научилась говорить с призраками — возможно, с плодом своего воображения, не более. Девушка закрывала глаза, и к ней приходили любимые: мамка, Славик и Ванька. Такие светлые, красивые, с ясными ликами. Мальчишки бегали вокруг мамки, лягали друг друга, тыкали кулаками, а женщина с улыбкой, но серьёзно смотрела на дочь.

— Мам, вы снова пришли.

— Конечно, Оленька, мы всегда здесь. — Так и хочется добавить: «в шкафу», так как запах разложения проникает сквозь доски пола, или это лишь кажется Ольге, и отец их всё же похоронил?

— Я знаю, мам, вы всегда были рядом… сколько помню. Как жаль, что вас нет теперь в…

— Не надо, доченька, плакать. Нас не воскресишь. Лучше о судьбе своей думай.

— О судьбе? — Ольга криво ухмыльнулась — в воображении, и эта улыбка видна матери. — Разве так называется прозябание в погребе? Или изнасилование собственным отцом? Или… да вообще, это и жизнью-то назвать трудно.

— Успокойся, придёт ещё время, уйдёшь отсюда. Сейчас важнее выжить. Собери волю в кулак и терпи! Когда-нибудь придёт к тебе твой человек…

— Когда — понятие длиною в вечность.

— Терпи, моя девочка, терпи… — Мать с сыновьями растворяются в воображении, наверное, потому, что идёт ОН, сбивая звуками шагов картинку, нарисованную перед взором. Ольга затряслась от предчувствия сильнее, чем от холода. Попыталась вжаться в стену и укутаться одеялами, чтобы стать незаметной, но разве это поможет? От НЕГО нет спасения!

Топот шагов всё ближе, как нечто неотвратимое, безысходное, от чего не спрятаться и не убежать, хотя бежать-то и некуда. В подвале некуда деться! Ни от отца, ни от своих мыслей, ни от той мерзости, что он приносит с собой. Отодвинулся шкаф, заскрежетала задвижка, заскрипели ржавые навески, и в глаза ударил свет лучины — он хоть и слабый, но режет. Приходится зажмуриться и с содроганием считать шаги по лестнице.

— Милая моя, ну что ты спряталась? Хорошая моя… выбирайся из кокона. Папочка пришёл, или ты не рада меня видеть? — злые нотки в голосе.

Ольга кивнула, что должно означать согласие, иначе этот подонок… снова начнёт бить. «Обучающая программа» — так он это называет.

— Ну, и хорошо! Ну, и здорово, — одеяло полетело в сторону, обнажая голое тело, потные омерзительные руки заскользили по коже, хриплое, с запахом перегара дыхание нестерпимой волной ударило в нос. — Ну вот, и тебе хорошо, и мне… Сейчас развлечёмся, а потом покушаешь. Папочка еды принёс, он же хороший у тебя, добрый… он и накормит, и защитит, если что, от других людей. Страшных и злых. — Чёрт! — насильник внезапно вскочил и заматерился, то поглаживая, то дёргая между ног. — Мать твою ж! Ну, что тебе сегодня не так? Ну, в чём проблемка, миленький…

Сегодня он так и не докричался до своего орудия унижения. Выругался, оскорбил Ольгу, обвинил в том, что его бессилие — это её вина, и ушёл, оставив без еды. Как ни странно, но злорадства девушка не испытывала, как не ощущала ни удовлетворения, ни чувства мести. Она устала от творящегося вокруг Ада и испытывала безразличие ко всему. Но сегодня обострённый заточением слух жертвы не уловил одного звука — как закрывается задвижка на крышке в подпол. Что это? Подарок судьбы или просто чудовище разнервничалось из-за неудачи? Скорее, второе.

Стараясь не шуршать, Ольга медленно, крадучись стала подниматься по лестнице. Затаив дыхание, она толкнула крышку и… губы девушки задрожали, а дыхание спёрло. Так сильно не верилось в столь зыбкую удачу!

Кутаясь в одеяло, девушка выбралась из подпола. В комнате света не было, лишь сквозь разрубленную когда-то дверь заметно было слабое мерцание. Шаткой походкой Ольга пошла к этому маленькому огоньку, внезапно ноги подогнулись, и девушка рухнула на колени. Организм сильно ослаб за время заточения. Больно ударившись коленками об пол, Ольга прикусила губу, стараясь не закричать.

Кое-как отсидевшись, надеясь, что ОН не услышал шума, она поднялась и пошла к свету. Как бабочка, трепещущая крылышками в ночи, её душа рвалась к слабому мерцанию, желая побыстрее выбраться из ненавистного дома. Ольга заглянула в дыру и задрожала. Отец сидел на кровати, прислонившись к стене. Среди мусора, раскиданного по столику, стояла ополовиненная бутыль самогона, а рядом, закреплённая на металлической рогатке, догорала лучина, нещадно коптя. Огонёк трепыхался на последнем издыхании. Скоро погаснет, и что тогда? Как Ольге выбираться?

Девушка присмотрелась — отец не двигался. Грудь чудовища равномерно вздымалась, а глаза были закрыты. Спит! Это шанс! Только бы не проснулся…