— Что ж, как говорит моя мама, тебя ждет награда на небесах. — Он сжал локоть Барни. — Было бы здорово, если бы мы могли остаться вместе. — Джей усмехнулся. — Если я спущусь в комнату номер четырнадцать и закачу еще более грандиозный скандал, чем Фэрфакс, как ты думаешь, может быть, они пришлют меня обратно?

— Сомневаюсь, — Барни пожал товарищу руку. — Пока, Джей.

— Пока, Барни.

Психиатр нужен не Фэрфаксу, а мне самому, думал Барни, лежа этим вечером вниз лицом на верхней кровати и слушая нытье своего навязчивого друга.

— С тобой все в порядке, Барни? — заботливо поинтересовался снизу Эдди. — Ты целый вечер молчишь.

— Я устал. Если ты хочешь с кем-нибудь поговорить, спустись вниз. — Столовая использовалась и как гостиная. — Там полно народу.

— Я ни за что не оставлю тебя одного, старина, пока тебе не станет лучше.

— Я прекрасно себя чувствую, Фэрфакс. Просто устал. Смертельно устал, если хочешь знать.

— Если я спущусь вниз один, со мной никто не захочет разговаривать.

— Почему бы тебе не взять бумагу, которую нам выдали, и не написать письмо домой? — раздраженно ответил Барни. Он и сам бы спустился вниз, но, представив себе волочащегося в двух шагах позади него Фэрфакса, отказался от этой идеи. Барни очень хотелось написать письмо Эми, но он не сможет этого сделать, пока не окажется в одиночестве. Изливая душу, он хотел мыслить ясно.

— У меня нет настроения писать письма, — обиженно произнес Фэрфакс.

Барни не ответил.

Пятью днями позже прибыл комендант лагеря. Его звали Фредерик Хофакер. Он носил чин полковника. При этом событии никто не присутствовал, но шум небольшого автокортежа, доставившего коменданта в крепость, грохот сапог по каменному полу и лающий голос, отдающий приказы, разнеслись по всему зданию.

Был введен в действие отсутствовавший до этого распорядок дня. Заключенные должны были вставать не позднее семи утра, а ложиться в десять. К этому времени гасили свет, после чего всяческие разговоры исключались. Военнопленные должны были не меньше двух часов в день заниматься во дворе физкультурой, мыть за собой посуду после еды и самостоятельно застилать постели. Опоздавшим к столу еда выдаваться не будет, а неповиновение будет караться тремя днями карцера на хлебе и воде. За попытку побега полагался расстрел. Последнее положение было подчеркнуто дважды.

Им также сообщали, что по воскресеньям в столовой будет проводиться католическая служба, вслед за этим пастор-лютеранин будет удовлетворять духовные потребности представителей других вероисповеданий, что включало все религии земного шара.

— Не так уж плохо, — заметил Барни, закончив читать разлинеенный листок бумаги.

— Но два часа физкультуры, Барни, — опять заныл Фэрфакс. — Каждый день!

— Интересно, а как поживают наши рядовые и капралы? — многозначительно произнес Барни. — Готов побиться об заклад, что они спят все вместе в одной, набитой до отказа спальне, а не по двое в комнате, и я бы очень удивился, если бы узнал, что их кормят так же пристойно, как и нас.

Фэрфакс проигнорировал его слова. Нынче его заботило благополучие лишь одной персоны, и этой персоной был он сам.

— А в церковь ходить обязательно?

— Здесь об этом не говорится. Я буду посещать католическую службу.

— Я не знал, что ты католик, Барни.

— Я не католик, но моя жена католичка. Я стану делать это ради нее. — Это будет самым подходящим местом, чтобы помолиться об Эми, подумать о ней в спокойной обстановке, почувствовать ее близость. Барни попытался представить себе выражение лица своей матери, если бы она когда-нибудь узнала, что он присутствовал на католической службе, но ему это не удалось.

Полковник Хофакер провел в лагере неделю, прежде чем однажды утром неожиданно предстал перед заключенными, занимавшимися физкультурой во дворе. Военнопленные должны были ежедневно десять раз обогнуть Улей. Одни обегали его, другие обходили, прихрамывая или быстрым шагом, кто как мог.

Барни первым пересек финишную черту, роль которой выполняли два перевернутых ведра, и заметил высокого, с иголочки одетого немецкого офицера, который прохаживался по двору взад-вперед. Несколько шагов в одну сторону, несколько шагов в другую. Одну руку он заложил за спину, а в другой сжимал рукоять небольшой трости, которую держал под мышкой. Двое вооруженных винтовками солдат составляли некое подобие его охраны. День был очень теплый, и Барни подумал, что немецкому офицеру, должно быть, ужасно жарко в облегающем сером мундире с высоким воротничком, плотных брюках и высоких, до блеска начищенных сапогах.

— Ты всегда первый, — заметил Джей, подбегая к нему.

— Потому что я в прекрасной форме. — Барни продолжал бежать на месте, высоко поднимая колени и размахивая руками в воздухе, как если бы он тонул. В других обстоятельствах он был бы в восторге от пробежек на свежем, напоенном хвойным ароматом воздухе. Он был одет в защитного цвета майку, шорты и лёгкие парусиновые туфли на резиновой подошве, которые полковнику Кэмпбеллу удалось для него раздобыть. Барни также снабдили кителем, фуражкой и шинелью. Все это было ему велико, но он решил, что было бы гораздо хуже, если бы вещи оказались тесными. Барни не стал спрашивать, откуда взялась эта одежда, но подозревал, что ее сняли с убитого.

К ним не спеша подошел капитан МакДермотт из полка шотландских рейнджеров. Он обошел плато всего пару раз. Это был самый маленький обитатель Улья, еще меньше, чем Эдди. Его рост составлял всего пять футов пять дюймов, зато чувства юмора ему было не занимать.

— Нам придется изготовить кубок, Паттерсон, и вырезать на нем твое имя, — протянул МакДермотт. — Кстати, если я не ошибаюсь, вон там прохаживается полковник Хофакер. На мой вкус он немного фатоват. Красавчик Бруммель[25], ни дать, ни взять.

Капитан подал знак лейтенанту Клайву Казинсу построить младших офицеров. Перед войной Казинс учился на аукциониста и обладал глубоким, как иерихонская труба, голосом. Он протрубил приказ, и пленные выстроились в две шеренги как раз к тому моменту, когда Эдди Фэрфакс, пыхтя, показался из-за поворота. Его лицо было мокрым от пота.

— Мне кажется, я пробежал одиннадцать кругов вместо десяти, — задыхаясь оправдывался он, становясь в конце первой шеренги. Ему никто не поверил.

— Вольно, — рявкнул Казинс.

В этот момент комендант приблизился к капитану Мак-Дермотту и остановился перед ним, возвышаясь, как колонна, над его головой. Оба офицера отдали друг другу честь. Немец щелкнул каблуками и подобно механической игрушке поднял в приветствии дрожащую от напряжения руку.

— Хайль Гитлер, — пролаял он. Послышалось хихиканье. Капитана МакДермотта это, однако, не смутило.