– Да она же дурища просто! – вздохнула Верка. – Нет ума – вот и полезла. Чего она там услышала-то?

– Не важно, что дурища. Уши у нее не заложены. Получается, что любой человек может зайти туда, где ему быть не положено, и услышать то, что ему знать никак нельзя.

– Так кто же знал-то! – Верка поежилась. – Теперь и слова в простоте не скажи, выходит?

– Выходит! – Анна решительно хлопнула по столу ладонью. – Теперь – выходит. А насчёт простоты… – она усмехнулась. – Теперь либо так, либо в простоте, иначе не получится. Но тогда и все в простоте останется, не только разговоры. Выбирай сама.

Ты же ратнинская, знаешь, что жена десятника может сколько угодно языком трепать, но про мужнины дела слова не обронит. А коли обронит… хорошо, если муж десятничества не лишится. Что уж и как после этого он своей жене объяснять станет… М-да-а… Да что жена десятника! Ту же Варьку возьми – уж на что язык-помело, а ты хоть что-нибудь про Чуму от нее слыхала?

– Так то воинские дела! – Верка, похоже, обиделась. – Нешто Макар у меня ратником не был? Знаю – они все под острым железом ходят.

– Тогда должна понять, что мы теперь тоже, считай, под железом, – вздохнула Анна. – На виду мы. А в тех, кто на виду, всегда в первых целятся. И ладно ещё в нас – не приведи Господи, своей болтовнёй близких подставим под удар. Вот и приходится сто раз подумать, прежде чем рот открыть.

История с пронырливой Бахоркой, кроме последствия вполне предсказуемого – разноса дневальным и ужесточения дисциплины – имела еще и непредвиденные. Причём и в том, и другом случае – благодаря праведному гневу, которым воспылала Софья из-за того, что пошивочная большую часть времени находится без должной охраны. Девичья-то, считай, опустела: девчонки там только занимались, а жить так и остались в пристройке к женской половине терема.

После того как ей не удалось убедить наставников поставить караул у двери, ученица Анны решила исправить положение иначе: отправилась к Тимке в кузню и попросила сделать ей замок на дверь. Да понадежней. Замок Кузнечик изготовить не взялся, сказал – Кузьму надо ждать, но зато Софья, наконец, увидела те узоры, которые отроки делали на досках и… пропала! Упросила Анну позволить ей учиться рисованию у Тимки и с тех пор разрывалась между кузней и пошивочной.

А кроме того, до крайности раздосадованная, что ее святилище пока оставалось без должной охраны, она, по примеру своей наставницы, собрала девчонок-холопок, которых боярыня приставила ей в помощь, и расписала, какие кары им грозят, «ежели хоть кто-то, хоть одним пальчиком тронет» её драгоценные выкройки и рисунки. Ну и, конечно, перестаралась, ибо опыта в таком тонком деле ещё не имела. Наговорила с три короба: дескать, упросит наставницу Арину расспросить каждую, а Арину обмануть ни у Настёны, ни даже – вот ужас-то! – у самой волхвы не получается: всё насквозь прозревает и сразу же увидит, кто ей врёт. Мало того, поймёт, кто из несчастных девчонок только задумал ужасное преступление – попортить драгоценные платья.

А за такое – все знают! – боярыня с кого угодно шкуру спустит, и сам воевода Погорынский её в этом поддержит, ибо платья эти – дело весьма важное, самим боярином Корнеем одобренное! Бояричем Михаилом подсказанное! И тогда…

Что «тогда» – все и так видели: Бахорка-то уже сидела в порубе. И с ней уже не боярыня даже, а Филимон с Андреем разбирались – то есть тут простой поркой на конюшне никак не отделаешься. В результате две девки, заливаясь слезами и умоляя не губить, бухнулись Софье в ноги с признанием в страшном преступлении.

– Мы один ра-азик всего не удержа-ались…

– Чего?

– Не губи-и, боярышня!

Сквозь рёв и вой удалось разобрать, что дело давнее – «ещё когда все в Ратное в церковь ездили», «преступницы» улучили момент, когда весь девичий десяток увели на стрельбище и ни в пошивочной, ни по соседству никого не было.

– Мы посмотре-еть только!

– Хоть одним глазком! Мы и не трогали ничего-о!

– Не губи, боярышня!

Не ждавшая такого результата Софья растерялась не на шутку, в том числе и от «боярышни»: незаслуженное величание растеклось маслом по сердцу. Хорошо, она излишней девчачьей глупостью не отличалась и быстро сообразила, что показать холопкам – неважно, виновны они или нет – свою слабость и оставить всё без последствий никак нельзя. Но и пороть их у нее рука не поднималась, тем более что особо и не за что. Кроме того, были они совсем не чета Бахорке: старательные, далеко не дурные и раньше ни в чем негодном не замеченные. Одну из них она сама себе в помощницы приглядела – уж больно рукодельная.

Софья, не сумев ничего придумать сама, велела им сидеть в пошивочной и дожидаться ее решения, а сама пошла за советом к Арине. Пока нашла наставницу, пока та пыталась понять из сбивчивых объяснений, что произошло и кого надо пороть, «но рука не поднимается, а платья изгваздают, и вообще – непорядок же», матери «преступниц» дознались, какая беда нависла над их дочками.

В результате, подходя к девичьей, Арина с Софьей узрели не на шутку раздраженную и ничего не понимающую Анну, у которой в ногах валялись две испуганные и причитающие холопки. Бабы от ужаса не могли боярыне толком объяснить, в чем дело, только голосили да молили о прощении. А рядом еще и Плава стояла. Хмурая и непривычно смущенная, тиская в руках платок.

Арина прикрикнула на баб, чтобы успокоились – никто их дочек казнить не собирается, и пояснила Анне, в чем дело. Тут и Плава заговорила: оказывается, холопки эти – обе куньевские, ее бывшие соседки – умолили ее замолвить слово перед боярыней. Божились, что сами дочек выдерут нещадно, впредь подобного не допустят, что они-де ничего дурного и не замышляли – от озорства и любопытства едино. И от девичьей неистребимой тяги к нарядам, конечно – желали и себе сшить, разумеется, не такие платья, но хоть в чём-то похожие. И подтвердила, что девки эти, крещенные отцом Михаилом Гликерией и Пульхерией, – рукодельные, с детства искусно шьют и вышивают, всегда отличались тихим нравом и прилежны в работе.

– И что, сшили? – не удержалась Софья, которая из длинного монолога выхватила для себя самое интересное. – Неужто получилось?

– Да кто ж им даст полотно переводить?! – испуганно замахали руками матери. – Да разве ж у них такие получатся!

«Врут бабы! На всякий случай, надо понимать – чтоб дочкам больше не навредить. Вон, таращат глаза изо всех сил, чтобы убедительнее выглядеть, а сами-то ерзают».

– А ведь что-то они там сшили, – Арина оборвала холопок, вновь пытавшихся заголосить. – А ну, хватит! Сами говорите, что дочки у вас рукодельные – вот и несите сюда, хвалитесь, что у них вышло. Мы и поглядим, насколько они искусницы.

Уже в девичьей, ожидая возвращения баб, Анна насмешливо спросила озабоченную Софью:

– Ну что? Дозналась? Может, как докука какая в крепости случится, нам теперь сразу тебя звать? А то и виновников не сыщем? Это ж чем ты их так запугала, что они тебе, как на исповеди, все свои грехи выложили?