– Погоди, Вер! – забеспокоилась и Арина. – Не мышь это… Мыши так не возятся. Что-то крупное забралось… Может, Ворон?

Верка задумчиво остановилась.

– Да как туда Ворон залезет? – засомневалась она, но, подумав, фыркнула. – Впрочем, с него станется! Ну, я сейчас ему! – оглянувшись в поисках какого-нибудь орудия, подхватила в углу метлу и решительно откинула крышку сундука.

– Помилуй, матушка боярыня! Прости за ради Христа-а-а-а! Уй! Не убива-а-а-ай только! Не нарочно-о-о!..

Закрываясь руками от метлы, которой ее принялась охаживать разъяренная Верка, и хватая воздух ртом, как рыба, вытащенная на берег, из сундука вывалилась расхристанная, всклокоченная и красная, как после бани, холопка.

– Бахорка?! – Верка, и так пребывавшая отнюдь не в благодушном настроении, узнав девку, и вовсе зашлась от возмущения. – Ах ты, недотыра подзаборная! Лягуха шелудивая! Кто тебе позволил?!. Коровам хвосты крутить надоело? Бугай наш не глянулся? Или и он уже от тебя бегает? Хочешь навоз жрать, угребище лесное?! Кто позволил от стада уйти? – и перехватила метлу другим концом, явно намереваясь продолжить воспитание, но уже черенком, что непременно сулило бы несчастной Бахорке если не пробитую голову, то уж поломанные ребра точно.

– На конюшню! И пороть, пока дурь не выбьют! – Анна уже стояла у сундука, рассматривая, какой урон нанесен его содержимому. – Ведь задохнулась бы тут, дура, коли не услышали бы…

– Погоди, Анна! – Арина смотрела на холопку, забившуюся в угол и закрывающую голову руками, и чувствовала, как внутри поднимается что-то холодное и страшное, но смутно знакомое. Словно ударило все сразу – и пожар в родительском доме, и тот случай, когда она девок пыталась вывести из крепости, и то, как раненого Андрея привезли… – Она же у нас тут единственная из-за болота?

На этот раз не было страха или неуверенности, даже гнева не было. С совершенно холодным рассудком, точно понимая, что и зачем она делает, Арина шагнула вперед, отмахнувшись от Верки, намотала на руку Бахоркину косу и рывком вздернула ее вверх. Одного не поняла: как в руке оказался засапожник, который с некоторых пор по совету Андрея она всегда имела при себе. Приставила остро наточенный клинок к горлу девки так, что та и дыхнуть не решалась, и зашипела в самое лицо:

– Говори, сука, кто послал? Кто велел подслушивать? Говори, если жить хочешь!

– Никто… Сама… – просипела ошалевшая девка и пошла пятнами. – Никто, тетка Арина… Всеми богами… уй… Христом клянусь… Не хотела…

– Так богами или Христом? Волхв послал? – Арина вздернула руку с косой выше, Бахорка охнула и пролепетала побелевшими губами:

– Не… Дядька Семен…

– Чего?! Семен подслушивать велел? – Арина аккуратно нажала на нож, так, чтобы лезвие царапнуло кожу, не причинив вреда.

– Не надо! – взвизгнула холопка и поспешно пояснила. – Он на кухню… Молоко отвезти… А я тут… Прошка обождать велел…

– Прошка тебя сюда послал? Ну-ка, говори толком!

– Прошка лошадь смотрит – говорит, упряжь натерла. А тут нет никого… А я платья поглядеть… А тут услышала – боярыня…

– И ты в сундук поперлась? – Верка отшвырнула прочь метлу и, уперев руки в бока, напирала на девку с другого бока. – Изгадила там все! Ща Софью позовем, пусть она решает! Арина, да брось ты ее – вон, уже лужу под себя напрудила! Пусть моет теперь, а после разберемся…

– Да нет, тут не Софью, тут наставника Филимона надо звать, – Анна, прищурившись, рассматривала Бахорку. – Дура-то она дура, но как-то сумела сюда тайком пробраться, чтоб не видел никто, и в сундук залезть. Он у нас пока за воеводу, ему и решать, что с ней дальше делать!

Филимон, за которым посерьезневшая Верка ради такого случая сбегала сама, расспросив баб, оглядел девку и усмехнулся.

– Ну что, девонька? Сама все расскажешь мне, али палить тебе голову твою дурную, как кабанчику?

– Скажу-у-у-у! Батюшка-а-а, все скажу-у-у-у! – взвыла Бахорка, опять бухаясь в ноги, но теперь уже старику. – Чего прикажешь – скажу…

– Тьфу, дура! Чего прикажу – и так понятно, что скажешь, куда ты денешься? Мне надо чтоб все… ну, да ладно – поспрошаем. В поруб ее! И чтоб никого с ней рядом. Кого из девок приставить охранять ее?

Арина тут долго не раздумывала:

– Млаву.

Лучшей охранницы и придумать нельзя. Изменения, которые произошли с внучкой Луки за то время, пока она ее не видела, занятая заботой о раненом Андрее, коснулись не только внешнего облика девицы.

Огромное и, пожалуй, основное влияние на Млаву неожиданно оказала ее отсидка в порубе из-за нападения на отрока, случившегося как раз во время приезда Великой Волхвы. По всей видимости, воспоминание об этом славном деянии грело Млаву все трое суток пребывания в холодном узилище, поскольку на волю из темницы вышла уже не неуклюжая толстуха, а грозная воительница, коршуном поглядывавшая на попадавшихся ей по пути отроков, чем приводила их в немалое смущение: как с ней такой теперь обращаться? По шее не дашь – наставники не велят, да и чревато, а кулаки чешутся, ибо смотрит она не по-девичьи… Так и кажется, что задирается.

Мало того, и на девок, которые сами никогда такого наказания не удостаивались, она теперь смотрела с некоторым превосходством, а то и покровительственно. Еще бы! Это вам не порка и не лишение обеда – такое отличие ставило ее почти в один ряд с отроками! Да и сами девицы подлили масла в огонь разгорающегося Млавиного тщеславия: накинулись с расспросами, охали-ахали и смотрели с тихим ужасом и восхищением. По крайней мере, ей так казалось. И Млава изо всех сил старалась соответствовать своей новой славе, пренебрежительно усмехаясь:

– Да подумаешь! Поруб! Сидела я там. И не страшно вовсе. Только ночью что-то в углу возилось и рычало – мохнатое…

– Неужто домовой? – девчонки зажимали рты ладошками и в ужасе таращили глаза.

– Да не… Откуда в порубе домовой? Мож, еще какая нечисть. Ну а я что? Я его сначала ка-а-ак пну! А потом ещё кулаком врезала! Оно и заткнулось. Боялась я всяких…

Вот с тех пор Млава и переменилась: даже родная мать, уезжая из крепости, посматривала на свое чадо с некоторым испугом, хотя и обожание никуда не делось, разумеется. Что по этому поводу скажет по возвращении Лука, предугадать не представлялось возможным. В любом случае заключение девке пошло как будто на пользу – поумнеть особо, правда, не поумнела, но от прежней равнодушной сонливости, вывести из которой ее могла только еда, и следа не осталось.

Когда Млава, грозно нахмурившись и преисполнившись важности от оказанного ей доверия, увела чуть живую от страха холопку, а в пошивочную, наконец, ворвалась Софья, до крайности возбуждённая из-за учиненного там разора, Анна позвала Арину с Веркой в свою горницу.

– Ну что? Опять мы едва беды не наделали своими языками? – досадливо вздохнула она, оглядывая баб. – Мы хоть и немного наговорили, и что эта дура услышала, да чего еще поняла – неведомо, но… Впредь нам наука. И тут, выходит, говорить надо с оглядкой. Ну, не пускать же Бахорку в самом деле под нож?