Сирень в букете, запах одурительный. Моя комната, света нет. Страх огромен! Из-за букета выплывает лицо. Взгляд внимательный, и… Юлия улыбается, вдруг поверив, что это – не враг. Она еще не знает имя Яркута, а он мнется в дверях, чувствует себя глупо. Ему мешает букет. Он говорит что-то банальное, вроде бы – хвалит платье. Юлия кивает. Сполна ощущаю ее отчаяние: заперта в чужом теле, в чужом доме! Запугана. Человек на пороге выглядит надежным, уже поэтому к нему хочется стать ближе. Юлия подается вперед, обнимает обеими ладонями руку с букетом, да так крепко – не отодрать! Она хочет выжить, а Яркут видит то, что видит, и он рад. Мое тело, так недавно надетое на душу Юлии, заполняет жар. Букет падает. И шепот щекочет ухо: «Юнка, котенок»…

Полон рот желчи. Я – Юна, это иная весна, я не дома, я в «Коде». Я очнулась. Опираюсь ладонями о колени и тяжело, со всхлипами, дышу. Курт хлопает по спине, бормочет невнятно, злится и на мои странности, и на хмыканье Яркута.

– Мне лучше, Курт. Я кое-что вспомнила. Больно, но лучше так, чем ложные надежды, – я позволила пересадить себя в другое кресло, напоить водой. – Курт, извините за всё. Вовлекла в дрязги, которые вас не касаются.

– Уже касаются. – Курт присел на корточки и показал мне плотный прямоугольник. Лицо его было близко, и это позволяло видеть черты отчетливо. У Курта интересные глаза – светлые, чуть прищуренные, вроде бы внимательные, но очень холодные. – Юна, это было у вас в комнате, на столе? Точно?

– Я смахнула все, что лежало там. Одним движением в сумку, вот так. В пустую сумку. Значит, все в ней со стола. Всё.

– Это ваше?

– Не знаю. Наверняка нет, в памяти никаких зацепок.

– Юлия, скажите… – начал Курт.

– Юна, – поправила я.

– Учту. Юна, кто принес это?

– Не знаю. Думаю, грузный. Он заправлял всем.

– Юлия… Юна, – со вздохом поправился Курт, и я удивилась его умению быть терпеливым. – Сосредоточьтесь. Бумагу с таким знаком не могли выбросить или забыть. Хочу понять, лист просто лежал на столе?

– Они ждали, что я очнусь лишь к вечеру. Грузный вышел на несколько минут. Он не знал, что я сбегу, что есть черный ход. Курт, он мог положить на тот стол что угодно, времени было вдоволь. Вредное и опасное сгорело бы. Полезное – нашлось позже на улице. Вот хоть предсмертная записка.

– Не слушай её, – тихо выговорил Яркут. Я посмотрела на него искоса, но даже так оказалось трудно и больно. – Барышня желает быть значимой. Барышня всеми крутит, используя страхи, слезы и вздохи. Она пришла, чтобы…

Душу залил кипящий деготь боли! Не могу вздохнуть. Слезы… Я сморгнула их и уставилась на Яркута, хотя проще было, пожалуй, сгореть, вылив на себя бензин. Ну что у нас за отношения! Каждый раз – взаимное ощущение предательства, боль… Год назад я не обернулась, стояла на пороге его кабинета. Я бормотала, буравя взглядом дверь. Сейчас обида злее, но я уже не устрица, я могу прямо смотреть и не шепчу! Юлия сделала меня решительной? Нет, скорее уж волчонок из снов… спасибо ему.

Так или иначе, я смотрю на Яркута в упор и выговариваю слова громко, внятно.

– Год прошел, да? Год! Весь проклятый год я верила в тебя, как в бога. Больше, чем в бога! И что? А то, что прямо сейчас мой мир рухнул, понимаешь? Как мне выжить, не откусив себе язык? Это хуже предательства. Я думала, ты умен, а ты… ты повел себя, как Ян. Еще проще, чем Ян! Тебе, оказывается, вообще все равно, с кем. Лишь бы бабу включили, как электрический свет!

Воздух кончился, зато слез – вдоволь. Не хочу плакать! Дважды не желаю, чтобы он видел. Трижды не готова наблюдать его презрительную злость. Слепой дурак, он за год не смог отличить меня от Юлии! И… пользовался. Как же тошно. Кашляю от смеха, которым меня рвет. С ума схожу от внезапной мысли, что сейчас могла бы иметь на руках наше общее дитя: его, мое и Юлии! Повезло, хотя бы такого кошмара не приключилось. Важно наглухо замуровать ту нишу в памяти, где сберегаются слова и тем более – ощущения всех встреч Юлии и Яркута.

– Выпейте, это валериана, – Курт развернул меня, вложил в ладонь рюмку. – Юна, стало лучше? Надо вернуться к вашему же рассказу. Опишите грузного. Как давно знаете его? Почему он намерен устранить вас? Меня интересует всё, что связано с этим знаком.

– Курт, она придумывает дикие вещи, лжет о людях и событиях. Я много раз верил ей, пока не поумнел, – голос Яркута прозвучал устало. – Знак, небось, сама и нарисовала.

– Хоть ты прекрати вести себя по-детски! Это знак артели, – прошипел Курт, нагибаясь через стол к Яркуту. – Артель, запомни слово. А ведь ты не знал, по глазам вижу! Микаэле тебя бережет… А я не стану, я зол. Он солгал даже мне. Сказал, эта дикая история принадлежит прошлому, и память о ней захоронена в подвалах дворца Иньесы, на нижнем уровне. Но дрянь вылезла из могилы.

Курт выдохся, сел. Я тоже устроилась удобнее и чуть расслабилась, отвлеченная от своих обид: надо же, тайная организация нашлась! Она правда существует… Яркут взял листок и долго смотрел на знак, и лицо его делалось спокойным до окаменения. Или он злился, или – неужели? – ему было страшно.

– Мики под ударом? Это давно началось?

– Это всегда продолжается, – поморщился Курт. – Я с ума схожу. Как уберечь Микаэле? Как, если надежных способов нет… Ладно, слушай. Сто лет назад артель убила Эйнара Ин Тарри. Была уничтожена вся северная ветвь. – Курт откинулся на спинку кресла и заговорил негромко, быстро. – Я читал записи, сплошной мистический бред. Микаэле показал те дневники всего раз, год назад. Я посмеялся, счел сказкой: одержимые, ритуалы на крови, черные живки, бессилие пуль. Но Микаэле сказал свое «но-но», и не улыбнулся. Хотя в старом дневнике прямо отмечено: тайную организацию уничтожили, полностью. Ясно излагаю?

– Дальше, – Яркут положил руки на стол, пальцы правой принялись едва приметно подрагивать. Знакомое дело, то ли комбинацию сейфа подбирают, то ли соскучились по клавишам рояля.

– Я видел иерархию знаков в том дневнике. Символ «очищение», вот он, – Курт положил лист перед Яркутом. – Носители этого знака в артели отвечали за удаление следов. Сто лет назад, не теперь. Юна могла придумать подобное?

Курт говорил с отчётливым раздражением. После первых же слов черный пес сел и стал глядеть на Яркута очень внимательно. Облизнулся… улыбнулся.

Я не пес, но мне тоже захотелось улыбнуться. Курт не счел меня безумной! Вмиг веселость пропала: живки, ритуалы на крови – и одержимость… Я не интересуюсь мистикой, но сейчас я хочу выжить. Итак, совмещаю факты: я вижу тень, которую смутно понимаю как близость смерти; грузный явился убирать следы, у него знак артели; грузного я ощущала затененным. Сходится? Лучше б не сошлось. Не буду врать себе: грузный был весь – черный лед. Такой же лед намерз вокруг трупа Васиной мамы. Это лед смерти. Или… или мира по ту сторону порога. Мне стало совсем жутко.

– Совпадение маловероятно, – сказал Яркут и отодвинул листок. – Мики не показал мне дневник. А тебе показал, когда вы ездили в Иньесу. Якобы по просьбе регента.