долетают звуки священного систра, и в вечернем воздухе слышится пение молитвы, которой поклонники Изиды провожают день.

У наместника провинции во II в

К. Успенский

Только поздно вечером, когда в Никомидии[47] уже зажигались ночью огни, возвращался из своих разъездов по провинции Вифинии ее правитель Гай Плиний Секунд.

Стояла глубокая осень. По дорогам была непролазная грязь от дождей, ливших целыми днями. Плиний торопился домой, потому что ожидал важных вестей из Рима, от императора Траяна. Больше недели, как он не купался и страдал от непривычного ему ощущения грязи. Он брезгливо морщил давно не бритое, полное лицо и с грустью взглядывал на свои невычищенные ногти. И только сознание, что он выполняет великое дело, поручение «лучшего и величайшего государя», несколько ободряло усталого и чувствовавшего себя разбитым и больным Плиния. Ведь сам стоящий превыше всех людей – принцепс, утешал он себя, – государь, обладающий властью, близкой к бессмертным богам, сам обожаемый Траян, пришедший на спасение людей, отличил и избрал его в управители Вифинии. И на прощальном приеме он повелел ему по своему разуму озаботиться об упорядочении нравов этой области и водворить в ней надежное и постоянное спокойствие.

Дул холодный, пронзительный ветер, слышен был беспокойный шум близкого моря. Последний переезд Плинию пришлось делать не в колеснице, а в закрытых носилках: дороги совсем испортились. Но и в носилки, плавно покачивавшиеся на плечах рослых рабов-пафлагонцев, забирались холод и сырость. И Плиний, завернувшись с головой в теплый плащ, ежился, жался и в нетерпении через каждые пять минут спрашивал, много ли осталось до Никомидии. где была его постоянная квартира в старинном дворце вифинских царей. Ему до боли хотелось очутиться в своем доме, погрузиться в тепловатую, мутно-белую от благовоний ванну, а потом после легкого ужина посидеть за любимыми книгами. Он их не брал с собой в путешествие, зная, что там все равно будет не до них.

Но и у себя, в никомидийском дворце, ему приходилось заниматься литературой и философией только урывками. Вообще жизнь Плиния совершенно изменилась, с тех пор как император послал его в Вифинию.

И не в первый раз он начинал упрекать себя в том, что из честолюбия взял на себя эту трудную должность. Было бы благоразумнее сохранить подобающее присутствие духа и осторожность, свойственные ему с молодых лет. Ведь удержался же он, вспоминалось ему, от рискованной поездки на Везувий, когда приглашал его туда его ученый и любознательный дядя, Плиний Старший, чтобы вблизи наблюдать и исследовать начавшееся извержение. Ему тогда было всего 18 лет, и он только что блестяще окончил школу красноречия самого Квинтилиана. Весь Мизенум, где тогда жили Плинии, был в волнении. В природе творилось нечто зловещее: сотрясалась земля, небо было закрыто темными тучами. Люди по ночам не спали и проводили время на улицах. А Плиний спокойно читал Тита Ливия, делал из него выписки. Но все-таки на предложение дяди он отвечал, что предпочитает остаться дома и почитать пока, что ему укажет дядя. И он оказался прав: дядя погиб жертвой своей любознательности.

Древнеримские носилки

И позднее, когда он начал служить, сдержанность и спокойствие духа помогли ему сделать прямо блестящую карьеру. Сын римского всадника, уроженца северо-итальянского городка Кома, он сумел использовать связи с дядей Плинием и знатной фамилией Виргиниев Руфов, которые сделали из него человека «из хорошего общества», образованного и благовоспитанного. Начал он с места в судебной коллегии децемвиров; потом был военным трибуном третьего галльского легиона, стоявшего в Сирии, а потом сделался квестором самого цезаря Домициана. который заметил его и провел сначала в трибуны, а года через два – и в преторы, притом раньше срока. Плиний мог бы быстро выдвинуться и дальше, на одно из виднейших мест, но здесь опять осторожность заставила его отдалиться от жестокого императора, преисполненного ненавистью ко всем добрым людям. Плиний не захотел участвовать в деяниях этого Цезаря, который казались ему гнусными, и предпочел, чтобы Домициан охладел к нему. Он гордился таким своим геройством и тем, что имел смелость поддерживать хорошие отношения с теми просвещенными людьми, против которых начал гонение император. Семеро его друзей были казнены или сосланы: он чувствовал себя словно опаленным множеством молний, ожидал, что гибель грозит и ему. и, несмотря на это, он имел мужество не оставить в беде опального философа Артемидора: ездил к нему в его имение, куда тот был сослан, и даже дал ему значительную сумму денег. Правда, явно он не высказывался против жестокостей и несправедливостей Домициана, но он не любил при извержении вулкана подставлять себя под самое огнедышащее жерло. В сенате, членом которого он был, он отделывался молчанием, когда там по приказу императора приговаривали к казни и изгнанию тех, кого он считал своими друзьями: он считал более достойным для философа «показывать великое терпение» и надеяться на наступление лучшего времени.

Это лучшее время пришло. Ненавистный деспот Домициан погиб. Императором сделался Нерва, старый сенатор. Гонимые при Домициане люди не только вздохнули свободно, но и постарались воспользоваться благоприятным моментом, чтобы отомстить тем, кто был близок с прежним императором, и по обычаю, тогда утвердившемуся в Риме, доносил государю на опасных и неблагонадежных граждан. И здесь Плиний не оставил своей сдержанности и осторожности: он не спешил выступать против главных доносчиков и предателей, а выждал время и выбрал своей жертвой Публилия Церта, который погубил одного из его друзей. Это дело Плиний ставил себе в большую заслугу перед обществом. Он любил рассказывать о том, как весьма почтенные граждане предупреждали его: «На что ты решаешься? Каким опасностям подвергаешь себя? Ты нападаешь на человека, который скоро будет консулом, на человека с крупными связями и друзьями?» Он же отвечал им, что он все взвесил и решил, если такова будет судьба, потерпеть наказание за честнейший поступок, лишь бы отомстить за позорнейший! И дальше, в самом сенате, где обсуждалось его обвинение, какое неслыханное впечатление произвела на всех его блестящая речь! Плиния обнимали, целовали, ему хлопали, а его противнику не дали даже сделать свои возражения. Все сенаторы в один голос благодарили его за то, что он восстановил былое значение сената.

После этого Плиний уехал из Рима и решил отдохнуть в своих имениях, заняться приведением в порядок своих дел. Поприще адвоката, на котором он стяжал себе славу чуть ли не первого в Риме оратора, казалось ему слишком хлопотливым и утомительным. Каждое выступление в суде