естественно. Но ведь некоторые созывают людей, совсем незнакомых, собирают городское простонародье, иногда тысячами, и оделяют их деньгами, а это легко может перейти в запрещенный законом подкуп. Император писал наместнику: «Ты не без оснований опасаешься, как бы эти приглашения не приняли характера противозаконных раздач, если и число приглашаемых переходит всякую меру, и приглашаются не отдельные знакомые люди, а целые сообщества. Но ведь я для того тебя и назначил, чтобы ты сам исправил нравы порученной тебе провинции и установил такой порядок, который обеспечил бы ее спокойствие».

Плиний вспыхнул, дочитав до конца письмо государя: он почувствовал некоторый упрек себе за то, что он не решился поступить самостоятельно. Это испортило его настроение. И, как он ни старался сдержать себя, все раздражало его: и то, что мигают и тускло горят светильники, и глупые позы стоящих перед ним чиновников, и то, что приходится заниматься грязными мелочами.

– Ну, что еще там есть? – крикнул он дежурному. – Ты, мой любезный, совсем спишь?.. Или у тебя руки отсохли?.. Что ты мне суешь? Сколько я раз говорил, чтобы, подавая бумагу, докладывали, откуда она!..

– Из Никеи, господин! – заикаясь, произнес чиновник. – Доставлена на имя твоей милости вчера вечером с нарочным.

– Что еще?.. Ведь я был в Никее неделю тому назад, на обратном пути не заезжал, потому что все было благополучно… Бессмертные боги! – воскликнул Плиний, пробежав раскрытый свиток, и руки у него опустились.

В Никее горожане затеяли строить огромный театр. Плиний, при своем посещении этого города, осматривал начатую постройку, на которую успели затратить целых десять миллионов сестерциев. Он тогда же заявил старостам, заведующим постройкой, что место, выбранное для театра, ему кажется мало подходящим: это – низина, где почва влажная и мягкая. Она может не выдержать той каменной громады, которая воздвигается. Тогда все сделанные огромные затраты окажутся напрасными. И отвечать перед императором придется ему, так как он поставлен смотреть, чтобы общественные суммы расходовались благоразумно.

И теперь никейская дума извещает его, что постройка дала громадные трещины и оседает, угрожая соседним домам. Необходимо будет на этих же днях опять ехать туда, чтобы на месте сообразить, что предпринять: продолжать ли постройку, подкрепив ее новыми сооружениями, или бросить и даже снести ее совсем.

Плиний крикнул служителю:

– Продолжай!

Перед ним развертывали новые свитки. Здесь были прошения провинциалов о назначении суда, жалобы на несправедливости, допущенные при раскладке налогов, на недобросовестность его подчиненных, заготовленные списки жителей, подлежащих воинской повинности, извещения о грабежах и убийствах, происшедших в различных местах.

С нетерпением отбрасывал от себя Плиний эти очередные бумаги, еле пробежав их глазами.

Но одна из них вновь привлекла его внимание. Какие-то неизвестные люди, называвшие себя «желающими блага божественному государю, его наместнику и всему народу римскому», сообщали из самых достоверных источников, что такие-то лица (имена их и местожительство были обозначены в бумаге) принадлежат к сообществу так называемых христиан. Дальше путано и безграмотно рассказывалось о безбожии, колдовстве, людоедстве, нечестии, злобе этих вредных людей, которые отказываются признавать бессмертных богов, оскорбляют священные изображения божественного Цезаря и несомненно подготовляют огромный заговор против государства.

Прочитав донос, Плиний задумался. Не в первый раз получал он их. И вообще эти странные люди, считающие богом какого-то Христа, доставили ему немало хлопот. Он не раз призывал к себе тех, на которых доносили. Он их спрашивал, действительно ли они – христиане, до трех раз спрашивал. И бывали такие случаи, что некоторые выказывали безумное упрямство. Таких приходилось даже предавать смертной казни, именно за упорство и неповиновение. Тех же, которые раскаивались в своем заблуждении, Плиний приглашал вслед за собой призвать богов и совершить возлияние перед изображением императора. Многие таким образом возвращались на путь истинный. Но что поражало Плиния, это искренние признания бывших христиан, что вся их вина состояла в том, что в известные дни они собирались до рассвета – петь гимны Богу и дать клятву не грабить, не бесчинствовать, не предавать товарищей, не делать зла другим людям, а потом у них бывал общий, очень скромный обед.

Правда, думал Плиний, это все-таки тайное сообщество, неразрешенная коллегия, которая не должна существовать согласно указу императора. Правда и то, что христиане отличаются нелепым и прямо безумным суеверием, но ведь это происходит от их невежества и темноты. И не карать их следует, а исправлять и просвещать.

Не по душе было Плинию и то, что доносы на христиан были безымянные: это он считал низостью и предательством.

В наш просвещенный век, думалось ему, действовать на основании таких доносов, внимать невежественным сплетням недостойно истинного римлянина. С этим надо покончить. И целомудренно чистый, святой, богоподобный Траян, наверное, согласится с ним. Он должен разрешить эти его давнишние сомнения.

И Плиний потребовал себе пергамент, самый чистый и прочный. Отпустив дежурных, он принялся за составление письма императору, в котором испрашивал у него совета, как следует поступать с христианами, которых много не только в городах, но и в селениях, и в деревнях.

Писал он долго. Уже брезжило утро, серое и опять дождливое, когда он кончил. Свернув свиток, Плиний встал. Голова у него кружилась. Все тело чувствовалось как чужое. Взглянул он на низкие шкафы, приткнутые по стенам: там было то, что он любил более всего, – книги, свитки. В отчаянии махнул он рукой. Скоро уже опять вставать и приниматься за бесконечные дела, судить, распоряжаться, проверять, принимать!

«Беспросветная, подневольная жизнь!» – проворчал он и, постучав молоточком, приказал вбежавшим рабам приготовить теплую ванну и легкий ужин.

Римский город на германском рубеже

В. Дьяков

Лесистыми, покатыми холмами спускается с севера горный хребет Таунус к долинам рек Майна и широкого, серого Рейна. Здесь, в стране хаттов (теперешнем прусском Гессене), лежала в древности богатая и плодородная область небольшого германского племени маттиаков. Дубовые и буковые рощи до сих пор еще покрывают мощными гривами склоны ея возвышенностей; но в прохладных и просторных ее долинах издавна были расчищены от леса поля, и на тщательно вспаханных и удобренных мергелем нивах обильно родились лен, овес и ячмень. С незапамятных времен, когда еще никто не знал металлического оружия и люди ходили, вооруженные каменными топорами, здесь уже усердно трудилось на своих нивах население и в больших святилищах славило кормилицу Нерту – богиню земли. Но еще и другими особенными дарами наделила тот край природа: широкими пластами залегла в его долинах прекрасная цветная глина, а в горах таились серебряные жилы и целебные источники горячих и шипучих минеральных вод. «Есть у