никакой ревности Науръылга не испытывал, им двигал чистый познавательный… можно сказать, научный интерес.

В итоге встал Аратан во главе всех союзников. Только на одну войну — князья это оговорили особо. Но краем глаза Санька заметил, как невольно стали расправляться плечи маленького тигра. Князя князей!

А темноводский атаман в итоге получил в свои руки почти 1300 воинов. Практически паритет с силами Шархуды! Это ли не успех!

Увы, нет. Могло быть гораздо больше.

В мае Санька поднялся до Албазина со свежим ясаком.

— Приказной, поднимай людей! Шархуда точно придет! Уже летом!

Кузнец на этот раз был трезв, но поднял на Дурнова такой тяжелый взгляд, что тот сразу понял, каким будет ответ.

— Некого поднимать, Сашко. Нету ужо служилых. Кажен сам по себе. Даже дауров ясачить людишек собрать не могу.

В Албазине жила уже полная тысяча, причем, не меньше 400 — это изначальный полк Онуфрия. Шесть пушек, почти пять сотен пищалей (хороших, кремневых!), полтора десятка дощаников. Но всем этим Кузнец уже практически не управлял.

Дурной узнал, что на речке Желте живет еще около 150 русских. Самых успешных в мытье золота. И они у себя (у себя!) албазинцев не жалуют. Меж ними постоянные свары возникают. Есть угроза настоящего боя.

— Не взыщи, Сашко, — блеклым голосом закончил приказной. — Придется тебе самому. А то — иди сразу сюда. Авось, с твоими людишками мы тут смуту искореним.

«Ну, конечно! — гнев распирал Дурнова. — А дауров я брошу?! А всё, что мы там строили, сплачивали — брошу?!».

— Да и хрен с вами! — только выкрикнул атаман и выскочил из приказной избы.

К кипящему гневу примешивалась и доля стыда: это ведь он сам отчасти виновен в проблемах Кузнеца и всего Албазина. Он инфицирован острог золотой лихорадкой.

«А что они — дети малые?! — зло спорил Санька сам с собой. — Сами ни на что не способны? Трястись и квохтать над ними нужно?».

До вечера атаман метался из избы в избу, звал уже просто людей на помощь. И за весь день собрал… семерых добровольцев. Да и то, благодаря Турносу, которого тут многие знали и уважали. Вечером темноводцы уже снаряжали дощаник в обратный путь, не желая даже ночевать в Албазине, но тут на берегу нарисовался приказной.

— Эй, Дурной! Охолони! — Санька хмуро повернулся к Кузнецу. — За мной ступай.

Атаман махнул Турносу, и они вместе двинули в острог за Онуфрием. Тот подвел их к длинному складу, где уже стоял ничего не понимающий Петриловский.

— Отпирай! — зло бросил приказной.

Артюха спешно поснимал хитрые запоры. Кузнец молча ушел во мрак, а затем выбрался оттуда, обхватив два увесистых бочонка. «Порох!» — моментально догадался Дурной.

— Онуфрий Степанович, чавой-то ты? — изумился Петриловский.

— А ну, цыть! — харкнул Кузнец и ушел еще за парой бочонков.

— Онуфрий Степанович! — в голосе племяша хабаровского гнев смешались напополамс истерикой.

— Никшни, Артюха! — рявкнул приказной. — Пущай лучше то зелье делу послужит!

И бесцветно добавил:

— Чем сами тут друг дружку повбиваем…

Вот и привез Санька с Албазина семь казаков да пудов шесть пороху. А ведь могло быть…

Эх, не хватает ему албазинцев! Толку, что войска у него по числу наравне с маньчжурами! Это войско хуже, гораздо хуже. Такой вот парадокс: здесь, на Амуре, на самой окраине Цинской империи, против России выступило более современное, более технологичное войско!

Это у Минандали была орда дикарей. Кроме китайских артиллеристов и латной кавалерии Восьми Знамен — ничего стоящего. А Шархуда за эти годы собрал небольшой, но очень качественный отряд. Местная латная пехота — шесть сотен самых обученных и отлично оснащенных. Несколько сотен восьмизнаменных конников. Сто своих обученных стрелков с ружьями няоцян и две сотни профессиональных мушкетеров из корейского царства Чосон. Из Пекина передали 50 пушек! Пусть маленьких, легких, сделанных из чего попало — но 50! Уж на десяток выстрелов их хватит.

А против этого у Саньки всего дюжина пушек. Нет, это очень круто! Ши Гун за полтора года сделал невероятно: оснастил казаков доспехами, сделал пищали к купленным замкам и отлил из чугуна девять пушек! Но даже всё вместе — это в четыре раза меньше, чем у Шархуды. Пищалей — почти в два раза меньше. И что-то подсказывало Саньке, что запасами пороха и свинца ему с Шархудой лучше не меряться.

Так что же делать?

Глава 52

Этим вечным русским вопросом Дурной задавался всю весну, с той поры, как понял, какими силами он располагает. В реальной истории решающая битва состоялась на реке. Но об этом и думать нечего: у него, у Саньки, дощаников меньше, чем у Кузнеца и почти в десять раз меньше, чем у маньчжуров. Да и в войске его 70 процентов — конница. Поэтому силам Темноводья обязательно нужно драться на земле. Но где?

Оборонять острог? А что! Темноводный за эти годы отстроили на славу. Три высокие башни с бойницами, все стены туго забиты хрящом, оборудованы раскаты для пушек, площадки для стрелков. Внутри колодцы, есть и запасы на осаду… Но Дурнову это не нравилось.

«Темноводный — это уже последний рубеж, — рассуждал он. — Не удержим его, останется только по тайге зайцами бегать. Да и войско у меня конное! Внутри стен от него толку нет».

Значит, в поле выходим. А в какое?

— Да в какое сами решим! — хлопнул он по столу.

Шархуду надо заманить на нужные темноводцам позиции. Только так есть шанс одолеть эту силу. А потом Санька вспомнил такое место, которое видел, когда еще ездил знакомиться с родом Судур.

И вот, 7 июня (аккурат, после отмечания первых именин новокрещенных Сусанны и Маркелла) союзное войско вышло в поход. Дауры переправились через Зею гораздо выше и уже ждали на левом берегу, а все прочие садились на дощаники, плоты и лодочки — и долго-долго переправлялись через огромную реку. В самом острожке оставались только окрестные крестьяне, которым дали отсеяться и загнали за стены.

— Посмотри на них, — сказал атаман 10-летнему Муртыги-Маркеллу, который рвался на войну со всей своей детской яростью. — Они боятся взять в руки оружие. Разве могу я оставить только на них наш дом? Оставить тетю Ча… Ты нужен здесь, Орел!

— Врешь ты всё, — насупился мальчишка. Но сдался. Спорить дальше — словно, бежать от ответственности, которую на него возложили.

Расставание, конечно, было грустным. Чакилган помнила, что она — дочь князя и жена атамана. Но в последний миг сорвалась — и разрыдалась на груди у мужа.

— Ничего, милая, — растерялся Дурной. — Не переживай за меня… Если всё пойдет по плану — опасностей на нас всех хватит.

И это — если по плану пойдет. Сложный план родился в голове Дурнова.